Девять Жизней. Шестое чувство. Валентина Спирина

и впервые в жизни полюбила по-настоящему. И теперь уже не забудешь, не переиграешь, потому что и Саша теперь втянут в эту мёртвую петлю, потому что где-то там, в глубинах её существа, мирно посапывает совсем маленький, микроскопический Константин (а если девочка, то Полюшка, Аполлинария), и это уже не шутки, а самая настоящая жизнь.

V

      О том, что поезд сошёл с рельсов где-то на подходах к Москве, Саша узнал почти случайно, читая новости в интернете утром перед Литургией (было воскресенье). Сам удивился тому спокойствию, с которым принял эту новость. Написанная буквами на экране, без упоминания имён, она казалась абстрактной, отдалённой. И только когда он почти машинально открыл список погибших, царапнула по сердцу бесстрастная надпись «Коростелёва Лидия Сергеевна, 10.04.1988». Но это тоже были только буквы, никак не складывающиеся в смысл. Саша выключил компьютер и пошёл в церковь. По дороге почувствовал, что лицо у него мокрое. Удивился, потому что дождя в то утро не было. И только зайдя в церковь, осознал, всем существом прочувствовал то, что прочёл. Это для составителей новостей «поезд такой-то „Мурманск-Москва“ сошёл с рельсов там-то и там-то, столько-то погибших», а для него Лиды больше не было и ни одна новостная служба не смогла бы этого передать. И в этот момент неимоверная, страшная боль, страшнее всего, что он когда-либо испытывал в жизни, даже мучительнее той боли, которую чувствовал после собственного грехопадения, вонзилась в него тысячей остро заточенных стрел. Слова собрались в смысл, и смысл этот был невероятным. Таким, что, осознав его до конца, Саша упал как подкошенный на колени посреди храма и зашёлся в таких рыданиях, что в окнах задребезжали стёкла. Было раннее утро, и в храме ещё никого не было, кроме священника. Добрейший отец Вадим, облачавшийся в алтаре, услышал эти страшные звуки и поспешил выйти в притвор, чтобы узнать, что случилось. Саша попросил исповеди. Стоя перед аналоем с лежащими на нём Крестом и Евангелием, он рассказал отцу Вадиму всё, что, как нагар, наболело на душе за эту головокружительную неделю – и про то, как его выхватили из толпы и попросили сфотографировать, и про Павловск, и про свои мысли по поводу миссионерства, и о родинке и розовом платье, сведших его с ума, и о немыслимых вечерах. Когда дошёл до крушения поезда, перехватило горло и из глаз снова потекли слёзы, только уже не бурные, а тихие и совершенно безнадёжные. Он плакал и всё никак не мог остановиться, так что отец Вадим даже ободрительно похлопал его по плечу. Наконец, Саша договорил и опустошённо посмотрел на священника. Пролепетал как-то блёкло – ему показалось, что говорит не он, а кто-то другой, незнакомый:

      – Наложите епитимию. Отчислите из семинарии.

      – Да что ж это такое! – добродушно воскликнул отец Вадим, – Пятый семинарист за полгода! Этак мы лучших учеников растеряем! Видимо, правы были средневековые схоласты: женщина – сосуд диавола.

      Он говорил