Путешественники. Л. Кормчий

написанное: то записка казалась мне слишком чувствительной и потому недостойной путешественника, то слишком резкой и холодной по отношению к тете Миле.

      Наконец удалось мне покончить и с этим делом. Я положил письмо на самое видное место на столе и вылез к Федьке.

      Ночь была тихая, лунная. Звезды, как серебряные искры, рассыпались по черному небу и мерцали, дрожа в воде. Нева, спокойная, отражала их в себе, вся залитая матовым светом луны. Черной полосой тянулась по воде тень высокого берега, чуть-чуть шевелясь и колеблясь. Далеко выдвигался на изгибе реки высокий выступ берега, и при лунном свете его вершина, покрытая росой, казалась меловой горой.

      Где-то взвывал филин. Неслышная тонкая струя воздуха колебала листья на кустах.

      – Ну, наконец-то! – встретил нас Володька. – Мне ждать наскучило!

      Я вошел в лодку. Федька следом за мной: он провожал меня.

      Володька вывел лодку из-под кустов. Несколько веточек задели меня по лицу, прошумели прощальным шорохом и замерли без движения.

      Лодка, круто повернувшись, выехала на Неву.

      Все мы молчали. Я бесцельно глядел на воду, сверкающим следом расплывавшуюся за кормой, и грусть сосала меня внутри. Володька греб и, казалось, весь сосредоточился на этом занятии. Однако и у него творилось что-то неладное на душе.

      Федька не сводил с меня глаз.

      – Ну, высадите, что ль! – наконец нарушил он молчание.

      Володька повернул к берегу. Лодка бесшумно вошла под тень сосен и мягко, с шуршащим звуком врезалась в песок.

      Федька выпрыгнул на берег.

      – Прощай!

      Я пожал Федькину руку, и мне сделалось еще грустнее.

      – Прощай и ты! – кивнул Федька Володьке.

      Это было сказано как-то сухо, словно нехотя. Я подумал, что он недоброжелательно относится к моему другу.

      Федька оттолкнул лодку, ступив босыми ногами в воду. Она закачалась из стороны в сторону.

      – Ну, так прощайте! – еще раз крикнул он нам.

      – Прощай! – отозвались мы. – Только никому не говори, Федька!

      – Ладно. Знаю. А вы вертайтесь поскорее.

      Мы ничего не ответили.

      Весла равномерно погружались в воду и опять поднимались, вода стекала с них светлыми блестящими каплями. Федька стоял на берегу и смотрел нам вслед. В тени белела только его рубашка.

      Выступ приближался к нам. Он словно полз навстречу, чтобы поскорее отгородить меня от всего привычного: от тети Мили, дяди Ваци, мирно спавших в нашем маленьком домике, спрятанном под раскидистыми старыми деревьями, от Федьки – одинокого, печально застывшего на берегу, как гипсовая фигура.

      Мы обогнули выступ.

      – Прощайте! – донесся до нас последний возглас Федьки.

      Его фигура скользнула белым пятном среди сосен и скрылась. Потом за поворотом исчезло Беляево, и перед нами развернулась другая часть Невы.

      По холмистому берегу зубчатой полосой тянулся лес, длинной тенью прикрывая воду. Мы обогнали несколько барок, которые лениво тащились