Три версии нас. Лора Барнетт

качает головой.

      – Уверена, холодный компресс и порция неразбавленного джина – это все, что мне нужно.

      Он смотрит на нее, не понимая, шутит ли она. Девушка улыбается.

      – Так вы немка? – спрашивает Джим.

      – Нет.

      Он не ожидал такого резкого ответа и потому отводит взгляд.

      – Извините. Просто услышал, как вы выругались. Scheiße.

      – Вы говорите по-немецки?

      – По сути, нет. Но я могу сказать слово «дерьмо» на десяти языках.

      Она смеется, обнажая здоровые белые зубы. Наверное, слишком здоровые для человека, выросшего на пиве и кислой капусте.

      – Мои родители из Австрии.

      – Ach so.

      – Значит, вы все-таки говорите по-немецки!

      – Nein, meine Liebling. Совсем чуть-чуть.

      Глядя на девушку, Джим вдруг понимает, как хочет ее нарисовать. Необычайно отчетливо представляет себе эту картину: она сидит на подоконнике и читает, свет, падающий из окна, пробивается сквозь ее волосы; он делает набросок, в комнате светло и тихо, только карандаш скрипит по бумаге.

      – Вы тоже изучаете английскую литературу?

      Вопрос возвращает его в реальность.

      …Доктор Доусон в аудитории колледжа Квинс, трое его коллег-правоведов с безучастными мясистыми лицами небрежно записывают что-то для доклада о «целях и соответствии гражданского законодательства»… Джим уже опаздывает, но его это не волнует.

      Он смотрит на книгу в своей руке и отрицательно качает головой.

      – Боюсь, нет. Я изучаю право.

      – А-а! Я почти не знаю мужчин, которые читают Вирджинию Вульф ради удовольствия.

      Он смеется.

      – Я ношу эту книгу с собой, чтобы производить впечатление. Отличный способ знакомиться с очаровательными студентками английского факультета. Достаточно спросить: «А вам нравится “Миссис Даллоуэй”?» – и дело в шляпе.

      Она смеется в ответ, и Джим вновь смотрит на нее, на этот раз дольше прежнего. В действительности глаза у нее не карие, радужка почти черная, а по краям ближе к серому. Такие глаза были у женщины, стоящей на фоне бледного английского неба, на одной из картин отца; теперь Джим знает – ее звали Соня, и мать не хотела видеть эту картину в их доме.

      – А вам? – спрашивает он.

      – Что мне?

      – Вам нравится «Миссис Даллоуэй»?

      – Да, разумеется.

      Она замолкает ненадолго.

      – Ваше лицо кажется мне знакомым. Мы не встречались на занятиях?

      – Только если вы пробрались на одну из увлекательных лекций профессора Уотсона по римскому праву. Как вас зовут?

      – Ева. Ева Эделстайн.

      – Ага.

      Имя подошло бы оперной певице или балерине, а не этой невзрачной на первый взгляд девушке, чье лицо – Джим знает наверняка – он будет рисовать, размывая контуры: плавные линии скул, легкие тени под глазами.

      – Нет, такое я бы не забыл. Меня зовут Джим Тейлор. Учусь в Клэре, второй курс. А вы… в Ньюнхэме. Угадал?

      – Все верно. Тоже второй курс. У меня будут серьезные неприятности, если пропущу встречу