Соболиные сопки. Андрей Андреевич Томилов

керосином и поджёг.

      – Чтобы эпидемия какая-нибудь не началась.

      Сделав запланированную работу, солдатики снова уселись в машины и уехали. Уставшие и голодные, за весь день ничего не ели.

      Григорий хотел было попроситься, чтобы добросили до района, но передумал, остался с погорельцами. Кто-то рассказывал, как пузырилась река во время пожара, рассказывал тихонько, словно для самого себя.

      Девочка, которую Григорий нашёл на улице во время пожара, снова забралась к нему на руки, пригрелась и тихонько посапывала. Женщины сказали, что её звать Аней. Анечка. Родных закопали в яме.

      Григорий помолчал, поправляя обгоревшие волосики, и тихонько прошептал:

      – Будет Анной Григорьевной…

                  Варенье

      Мать настойчиво будила меня, а я никак не мог вынырнуть из того сна, в который только что окунулся.

      Детский сон очень крепок, особенно после того, как наносишься за день, надуришься с пацанами, не имея за душой никаких забот, не думая ни о каких неотложных делах. Да и вообще, не зная ещё, что есть такие дела, – неотложные.

      Трясла меня за плечо.

      Наконец, с усилием, продрал глаза. Мать с лампой в руке, встревоженная, озабоченно смотрит на меня, ещё подтыкает, не давая снова завалиться на подушку. Окончательно разбудила.

      – Вставай, там ребята пришли, очень тебя просят выйти. Может, что-то случилось.

      Напялил штаны, с трудом разобравшись, где зад, а где перёд. Потянул за собой рубаху, – вышел в сени.

      На старом диване, – выбросить было жалко, а тут ещё постоит, сидели рядочком, как куры на насесте, пацаны. Мы и расстались-то часа три назад, весь день вместе, – то на озере, то в крапиве, – в «штабе». Вроде простились, разошлись по домам.

      – Чё надо? Припёрлись.… Спал уже.

      Проскрипел я ещё сонным, надтреснутым голосом. Протирал глаза, но они не хотели разлепляться и голова так и падала, так и падала. Притиснулся с краю, но друзья не собирались рассиживаться, они действительно были чем-то взволнованны, озабочены. Дело, видимо было настолько серьёзное, что откладывать его было нельзя даже и на минуточку.

      – Пошли, дело есть.

      Все, как по команде встали и направились в темноту ночи.

      –Чё за дело-то, я уж спать лёг, может завтра? Ноги вымыл. Потом снова надо будет, – матушка заставит.

      – Не, не. Давай быстро, до завтра не достоит.

      Кто-то из темноты поддакнул, что действительно не достоит, но со сна я даже не понял кому из друзей принадлежал голос.

      Я поплёлся за пацанами, стараясь не упустить из виду мелькающие впереди босые пятки. Пятки мелькали быстро, мне тоже пришлось торопиться, вскоре сон прошёл окончательно.

      Пыль деревенской улицы, подёрнутая вечерней росой, не клубилась, а лишь мягко раздавалась под ступнёй, вплеталась между пальцами, щекотала. Голые, заскорузлые участки дороги ещё не простыли, грели ступню, – напоминали дневной, муторный жар. Солнце, последние дни, палило нещадно. Мы не вылезали из озера.

      Улица заканчивалась.