Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том третий. Нелли Шульман

с черным. Все это могло ничего не значить:

      – Плед сюда попал случайно, как и кружка… – кружка с прохладной, чистой водой тоже стояла на полу. Мишель поискал фабричное клеймо. Лупы у него при себе не имелось, но он и так прочел английские буквы:

      – Viners, Шеффилд… – пальцы коснулись олова:

      – Кружка старая, сейчас такие не используют. Сейчас вся посуда стальная, а до первой войны кухонную утварь делали из олова и меди… – на стенах Мишель не заметил карт, или фотографий. Окна в комнате закрывали прочные, деревянные ставни:

      – Стекла здесь нет, окно шкурами задергивают. И это в Антарктиде, в сердце вечного холода… – прислушавшись, он уловил из-за двери шум. Трещали дрова, приглушенно гремела посуда. Ставни почти не пропускали света, в комнате царил полумрак.

      Мишель подумал, что сейчас утро:

      – Утро, или день. Я отлично выспался, – он пощупал лоб, – жара нет, и голова не болит… – он не знал, кто нашел его на склоне горы и принес сюда:

      – Собаки лаяли, – вздохнул Мишель, – я думал, что у меня бред. Может быть, я вообще еще сплю… – он поморгал глазами, – и вижу во сне плед клана Дугласов, шеффилдскую кружку… – Мишель напомнил себе, что с девятнадцатого года прошло немногим меньше тридцати лет:

      – Экспедиция сэра Николаса пропала, замерзла в снегах. Даже если кто-то выжил, он бы добрался до побережья, в поисках кораблей, а не сидел здесь… – выпив воду, Мишель понял, что очень голоден:

      – Сахар из куртки я съел, – он обследовал карманы, – там ничего не оставалось, одна пыль… – натянув лагерные штаны и робу, он немного постоял на месте. Голова слегка кружилась:

      – В партизанские времена я всегда голодным с акций возвращался, – вспомнил он, – сначала ел, а потом спал. Лаура смеялась, что я мог один котелок супа съесть, и просить добавки… – на него повеяло давним, почти забытым ароматом ландыша.

      Темные волосы падали ему на плечо, он сонно целовал седую прядь, на ее виске. Лаура шептала:

      – Спи, пожалуйста. В лагере все тихо. Я просто так пришла, с тобой полежать… – он улыбался, сквозь дрему:

      – Ты знаешь, что просто так у меня никогда не выходит… – Мишель, нарочно, чтобы было больнее, стиснул пальцы на левой руке:

      – Фон Рабе мог убить Лауру еще в Германии. В Равенсбрюке она бросилась на стекло, кричала, что любит меня, всегда будет любить… – толкнув дверь, он замер на пороге. На костре, в каменном ложе, кипел медный котелок.

      Сначала Мишель увидел волосы. Темные, распущенные, они покрывали стройные плечи, падая вниз, к талии. В открытом окне теплый ветер шевелил тюленью шкуру, поблескивало утреннее солнце. Седая прядь на виске играла чистым серебром. Не думая ни о чем, не видя ее лица, Мишель шагнул вперед, обняв ее, прижимая к себе:

      – Лаура, Господи, ты жива. Я не верю, не верю… – под рукой часто, прерывисто, билось ее сердце.

      Врач, навещавший Мишеля на базе, говорил, что колено, простреленное