Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том третий. Нелли Шульман

Рабе мне в Лионе кислоту на щеку вылил… – Лаура сжала руку в кулак, – потом шрам иссекали, щеку резали, зашивали. Резали опять, потом взялись за губы… – ей не хотелось больше смотреть на воду.

      Легкий ветерок гнал от дымящейся вершины вулкана белые облачка:

      – Дядя Николас не говорит, поднимался ли он на южный хребет, – пришло в голове Лауре, – хотя поднимался, конечно. Он исследователь, а за хребтом полюс лежит… – она подумала, что в горах могут найтись пещеры:

      – Надо бежать, спрятаться. Мишель не знает, что я выдала рандеву, в форте де Жу. Он понятия не имеет, что со мной делал фон Рабе… – Лаура испугалась:

      – Фон Рабе, наверняка, ему все рассказал, просто, чтобы Мишелю стало больнее. Мишель не поверил, но ведь это правда… – правдой был и лагерный бордель, в Нойенгамме, и сверток, вынесенный Эммой из барака.

      – Ребенок жил, пусть и немного… – Лаура слышала тонкий, слабый крик, – я его убила, задушила, собственными руками. И потом, тоже руками… – она едва сдержала тошноту, – а это мог быть сын Мишеля. Мы говорили, что после войны у нас появится много детей… – Лауре хотелось завыть. Сглотнув, найдя в кармане платья кисет, она оторвала кусок сухого табачного листа. Ворон снабдил ее кремнем и кресалом:

      – Так удобнее, – хмыкнул старик, – зажигалки со спичками не всегда надежны… – Лаура вспомнила:

      – Папа рассказывал, что на первой войне зажигалки из стреляных гильз делали… – она курила, подрагивающей рукой:

      – Я не имею права бежать, исчезать. Я должна вернуться к папе, он совсем один. Я должна найти Йошикуни, пусть он меня и испугается… – в лагерном госпитале, у Лауры невыносимо чесалось лицо. Доктора следили за процессом лечения. Иногда Лауре разрешали раздирать щеки ногтями. Врачи педантично заносили в тетради результаты:

      – Но иногда мне сковывали руки за спиной… – Лаура помотала головой:

      – Я просила врачей снять наручники, просила почесать мне лицо, а они отказывали… – в сердце поселилась похожая, раздирающая боль:

      – Я не имею права скрываться… – Лаура выбросила обжигающий пальцы окурок, – Мишель, наверняка, бежал от нацистов. Он все мне расскажет, и надо уходить отсюда. Погоня может быть рядом. Уходить поодиночке. После такого, он не захочет со мной жить… – Лаура дернула искалеченной щекой:

      – Я ничего не скрою от Мишеля. Как тогда, перед венчанием. Пусть он решает, как быть дальше… – выпрямив спину, Лаура пошла к дому Ворона, на невысоком, зеленеющем пригорке.

      Вокруг него витал тонкий аромат сухой травы.

      Мишель, осторожно, пошевелил пальцами:

      – Я упал, на горном склоне. Вдали росла зелень, я слышал крики птиц, было тепло… – сейчас ему тоже было тепло. Подвигав левой рукой, он поморщился:

      – Еще болит. Но меня вымыли, перевязали… – он изучил бинты:

      – Это вовсе не бинты, а грубый холст. Лежу я на циновке… – высушенную траву сплели в прочную