Смотрю на тебя. Юлия Добровольская

но иногда ночевала у меня. Я теперь осталась одна в большой трёхкомнатной – старинной, как я всегда считала – и тоже совершенно московской квартире.

      Однажды она спросила:

      – У тебя уже был мужчина?

      – Что ты имеешь в виду? – Не поняла я.

      – Ну… ты уже спала с мужчиной?

      – Да сколько угодно! Я с папой спала, когда мама уезжала.

      Дорино лицо стало красноречивей любых слов или звуков.

      – Ты что, серьёзно? – Сказала она после долгой паузы.

      – Да, а что тут такого? – Я всё ещё ничего не понимала.

      – Ты спала с ним, как… как женщина с мужчиной?

      Я рассказала Доре, как я спала с папой.

      Тогда её лицо отразило безысходную кручину, которая овладевает человеком при взгляде на скорбного головушкою.

      – Ты что, полная дура или разыгрываешь меня?

      – Я отвечаю на твои вопросы.

      – Стой, ты что, не знаешь, чем мужчина и женщина занимаются в постели?!.

      Моё детство

      Когда мне было лет пять–семь, в подвале нашего дома жили дед и баба – дворник с дворничихой.

      Они слыли пьяницами, но работу свою выполняли безукоризненно. Подъезд наш всегда сиял чистыми полами, подоконниками и стёклами огромных окон. Двор тщательно выметался и поливался летом, и песок в детских песочницах поутру представал в виде египетских пирамид в миниатюре. А зимой аккуратно расчищенные от снега и наледи дорожки исправно посыпались солью.

      Пили дед и баба по вечерам, после работы, закрывшись в своей комнатке, и после этого уже не появлялись на люди. Разве только очень редко кто-то из них выходил в гастроном, что был в квартале от нашего дома. Он или она тенью проскальзывали мимо взрослых, частенько стоявших на крыльце в хорошую погоду, и мимо нас, детворы, играющей то в «штандер», то в «вышибалы», то в «казаков-разбойников». Со взрослыми они поспешно вежливо здоровались, а на нас не смотрели и старались поскорей миновать, хоть и знали, что вслед непременно полетят смешки и улюлюканье.

      – Пьяницы! Пьяницы! – Кричали разгорячённые и возбуждённые игрой мальчишки, и некоторые девчонки подхватывали: – Пьяницы! Пьяницы!

      Так они и звались – «пьяницы». Я даже не помню – знала ли их имена.

      Мама тоже иногда презрительно что-то говорила о ком-то из них, или о двоих сразу:

      – Эта пьяница…

      Или:

      – Эти пьяницы…

      И далее, например:

      – …никак не удосужатся поменять перегоревшую лампу на первом этаже!

      Или:

      – Эти пьяницы третий день не могут починить форточку на нашей площадке!

      Я ничего не имела против них – ни двоих, ни по раздельности. У меня не получалось улюлюкать им вслед, а даже наоборот – хотелось защитить этих тихих, старающихся быть как можно незаметней, трудолюбивых и ответственных мужчину и женщину. Но я не решалась оборвать всеобщий гвалт и всякий раз, оказываясь свидетелем травли, изнывала внутри себя от жуткого стыда