Последний сон Андрея Лыкова. Николай Лепота

они довели никчемное происшествие до ружейных залпов.

      Председательская свинья потоптала у фермера огуречные грядки (там уж и огурцов-то не было, одни сухие плети…), сорвала веревку с бельем и, по словам Ларисы – жены фермера, съела «некоторые из ее вещей».

      Съела свинья, а краснела, рассказывая это, почему-то Лариса.

      Как вскоре стало всем известно, прожорливое животное было разборчиво и ело только трусы.

      Председатель пришел к соседям лично, извинился за поведение свиньи, ничуть ее не оправдывая, да и всю свою семью – не доглядели, и сказал даже, что готов возместить деньгами или мануфактурой. Но сам же все испортил от излишнего усердия (хотя, валил потом на жену).

      – Тебе, – говорит, – Лариса, я свои трусы отдам. Жены моей, конечно. Я ей из Польши еще в Перестройку целых два тюка привез. Никак не кончатся.

      – Как бы нас в них Иван не перепутал, – сказала из-за ивановой спины жена председателя. И не уточнила – какой «Иван», и вообще неизвестно зачем она стала нагнетать напряжение и бросать искры.

      Эти искры быстрее всех, известных из истории страны, разгорелись в пламя.

      Слово за слово… Уже через минуту вдоль деревни от избы и до избы зашумели телеграфные столбы.

      Как взвилась Лариса – по образованию музыкальный педагог с тонкой душой, как закричала:

      – Иван! Тут издеваются над нами. Гляди! Гляди на довольные рожи, мы для них – вечные черви.

      Никифорович, глядя на «довольные рожи», тоже взбеленился. Не один год он прожил бок о бок с пылким человеком и не чужд был гордости. Матеря «всех председателей Советского Союза» и зачем-то – коммунистов, победы которых ждал в последнее время, он бросился в дом и схватился за ружье.

      Сосед его, дед Мухин, состарившийся безвременно в начале девяностых от социалистического ведения крестьянского дела на селе и от пристрастия к выпивке, рассказывал Лыкову, округляя глаза в естественном ужасе:

      – Мать твою так! Я с вилами по огороду прохаживаюсь, присматриваюсь, и вдруг слышу, по радиу как заорут! ААА! А потом пошло торжественно, как в тот раз, когда в весенний час хоронили товарища Сталина – из груди, откуда-то из-за кадыка: «Советского Союза!» Я аж присел. Думаю, на старые рельсы встаем, видать, опять гекачепэ на свободу вырвался.

      – А у вас радио есть?

      – Был приемник – сгорел. Да ты – слушай… И вот, значит, как наметился вроде переворот, то один выход: прежним путем пойдем к ясной жизни. Заживем в хорошем трудовом ритме. А что ж? Соскучились… Но тут слышу, страшенные маты тем же голосом. Голос мне знакомый. Узнаваем стал. Нет, думаю, советская власть доныне в загоне, а это Ванька лается – фермерское хозяйство развивает.

      Дед озирался и дичился, видя в пространстве нечто невидимое другим:

      – Как выстрелы грянули, я, едрит твою, струхнул маленько… А ты думаешь, не струхнул бы? То-то и оно… Спрятался в навоз, прикрылся сверху сухими катяшками и сижу, жду: чем дело кончится? Почитай, ничего и не видел. Утрясся весь, аж живот потом ломило от долгого напряжения. Подвело под ложечкой комками,