Последний сон Андрея Лыкова. Николай Лепота

звериное чутье, способность проникать в неведомое и невидимое. Но это было не главным. Пришло другое: грусть. Светлая, ни на что не похожая, явившаяся на смену первому ощущению утраты, возникшему сразу после сна.

      Ах, какая грусть! Видимо, так грустят птицы перед отлетом, когда чертят и чертят небо, кричат о чем-то им одном ведомом, рассевшись на верхушки тополей. А, может, и они не знают значения своего крика, выражающего что-то вечное, скорбь по невозможному безмятежному счастью. Даже птицы, вольно парящие в небе, не знают полной свободы и улетают не потому, что хотят, а потому, что не могут иначе.

      Есть в их крике много печального, впрочем, нет истиной тоски. За грустью слышится другое – ожидание новых далей, иной земли. Она далеко, она другая, но она есть. И об этом знают даже те из них, которые только этим летом народились на свет.

      Лена видела, что муж как-то тих по-особенному. Вместо тяжелого, полного боли взгляда, с которым столкнулась она утром, на лице его светилась легкая почти незаметная улыбка. Андрей во время завтрака замирал вдруг, ткнув вилкой в тарелку, и смотрел подолгу в окно, на нее, глаза его влажно поблескивали, были теплы и туманно далеки. Казалось, он грезит наяву.