Розмысл царя Иоанна Грозного. Константин Шильдкрет

сами налили свои кубки.

      Хозяин с укором поглядел на гостей.

      – Нынче сам всем послужу.

      Отодвинув кубки, налил братину и передал ее князьям.

      По долгой холопьей стене беспрестанно скользили новые блюда.

      – Пейте, потчуйтесь! – усердно кланялся хлебосольный хозяин. От толокна борода его побелела, а по углам губ золотистыми струйками стекал жир.

      Симеон то и дело обсасывал усы, размазывал ладонью потное лицо и вытирал пальцы о склеившиеся стоячими сосульками рыжие свои волосы. От недавнего возбуждения он быстро охмелел и раскис. Гости уже не дожидались приглашения, а молча и усердно пили, закусывая пряжеными пирогами с творогом и яйцами на молоке, в масле, и рыбою, изредка подливая вина в овкач Ряполовского.

      Низко склонившись перед Щенятевым, Васька держал на весу огромное ведро гречневой каши.

      Князь осоловело уставился на холопя.

      – Пригож ты, смерд. В пору тебе не в холопях, а в головах стрелецких ходить.

      И, пощупав внимательно, как щупают на торгу лошадей, руки, грудь и икры рубленника, похлопал хозяина по плечу.

      – Ты бы, Афанасьевич, меня наградил холопем своим.

      Князь приподнял голову со стола, залитого вином, подкинулся всем телом от распиравшей его пьяной икоты и промычал что-то нечленораздельное.

      Выводков угрюмо уставился в подволоку и, стиснув зубы, молчал.

      Стольники убирали посуду и расставляли новые блюда с курником, левашниками, перепечами и орешками тестяными.

      – А к зайцу вместно двойного боярского! – загудел неожиданно Ряполовский и сделал усилие, чтобы встать, но, потеряв равновесие, рухнулся на заплеванный пол.

      Овчинин, как сват, принял на себя хозяйничанье и поклонился в пояс гостям.

      – Аль у нас потрохи под зваром медвяным не солодки?

      Прозоровский с омерзением пресытившегося зверя отодвинул от себя звар и припал распаленными губами к братине.

      Князь не отставал. Еле держась на ногах, он кланялся в пояс и упрашивал заплетающимся языком:

      – Свининки отведали бы. А то бы гуська да блинов. Ей-пра, отведали бы.

      Щенятев тыкался в агатовое блюдце, тщетно пытаясь подхватить щелкающими зубами неподдающийся блин.

      – Песню бы, что ли, сыграть? – предложил Прозоровский и, с завистью взглянув на всхрапывающего хозяина, улегся подле него. – Пой, играй, друга, песни веселые! – размахивал он руками и удобней устраивался. – Про славу князей русийских пой песни, други!

      И в полусне загнусавил что-то тягучее и бессмысленное.

      В окно тыкался серенький и чахлый, как голодный кутенок, выброшенный на дождь, мокрый вечер. В светлице боярыни запутавшимся в паутинную вязь золотым жучком трепетно бился огонек сальной свечи.

      Из каморки в подклете, что под трапезною боярскою, крадучись, на четвереньках, выползала чья-то робкая тень.

      Глава третья

      Тихо в светлице. На полу возится с кичным челом сенная девушка. У ног боярыни измятым грибом прилепилась шутиха. Из-под