Разин Степан. Том 1. Алексей Чапыгин

перед тяжелой дубовой дверью с узорами из бронзы на филенках, нажали плечами – не поддается.

      – Подай топоры!

      Стук – и вылетели дубовые филенки.

      – Тяни на себя-а!

      Дверь сломана, – хлынули в горенку, мутно сияющую золотой парчой вплоть до сводчатого потолка. Окна завешены. На вогнутых плафонах, с узорами синими и красными, фонари из мелких цветных стекол на бронзовых цепочках; в фонарях горят свечи. Под балдахином из желтого атласа кровать, на кровати – растрепанная и очень молодая женщина.

      – Сестра царицы!

      – На пуп нам ее, – тут девки есть!

      На низких табуретах, обитых алым бархатом, в головах и ногах боярыни – две девицы, обе русые, в голубых сарафанах. Толпа смыла обеих. Скоро и буйно сорвала с девиц шелковые сарафаны, сбороздила заскорузлыми руками девичьи венцы с жемчугом, растрепала волосы. Больная баярыня с усилием поднялась над подушками и слабо крикнула:

      – Не надо!

      – Хо-хо-о! Не будь ты сестра царицы, мы б тя…

      Девицы онемели от ужаса, стиснув зубы и закатив глаза, вертелись в грубых руках, падали, но их подхватывали. Тяжелый вошел в горенку, отбросил занавес окна – летнее солнце хлынуло в сумрак. Раздался голос, слышанный ранее на всю площадь:

      – Зазвали в атаманы – слышьте слово! Девок насилить – или то работа? Сечь топорами – наша правда!

      Послушались голоса. Девиц помятых, растрепанных кинули на кровать боярыни, как снопы соломы. Шиблись обратно в другие покои – срывали со стен многочисленные образа, разбивали киоты, сдирали серебряные ризы с лалами и жемчугом. Доски образов кидали в окна.

      Атаман остался в спальне. Тяжело ступая, шагнул к кровати. Больная боярыня, закрывшись до подбородка атласным одеялом, сидя на постели, дрожала.

      – Слушай! Я тебе грозить не стану – скажи добром, где узорочье?

      Морозова подняла голубые глаза и снова с дрожью зажмурилась:

      – Отведи глаза, не гляди!

      – Глаза?

      Он шагнул еще ближе, почти вплотную, и слышал, как, забившись под одеяло, всхлипывали девицы. Одной рукой приподнял Морозову за подбородок, другой тяжело погладил по мокрым от недуга и страха волосам, но в голове его мелькнуло: могу убить?

      – Не боярин я… Огнем пытать не стану – добром прошу…

      Чуть слышно боярыня сказала:

      – Подголовник… тут под подушками…

      – Ино ладно!

      Он выдернул тяжелый подголовник, отошел, стукнул, отвернувшись к окну, ящик о носок сапога и, выбрав в карманы драгоценности, пошел, не оглядываясь, но приостановился, слыша за собой голос боярыни:

      – Не убьют нас?

      Ответил громко на слабый голос:

      – Нынь же никого не будет в хоромах!

      – Не спалят?

      Сказал голосом, которому невольно верилось:

      – Спи… не тронут!

      За дверями спальни Морозова еще раз слышала его:

      – Гей, голутьба! Вино пить – на двор.

      Терем вздрогнул – по лестнице покатилось тяжелое. Со двора в окна долетал отдаленный громкий раскат голосов, стучали топоры, потом страшно пронеслось в едином гуле:

      – Вин-о-о!

      Под землей, в обширном подземелье,