Охота за древом. Стихи и переводы. Александр Милитарев

пустим с мальчонкой вдвоем.

      Я встану за белой колонной,

      мне лук Одиссеев – трава.

      Не слушай, царица, их стоны,

      ведь смерть не бывает права.

      Я знаю, что некуда деться,

      что местью питается честь!

      Но разве не трогали сердце

      их грубые шутки и лесть?

      И совесть не жгли ли, царица,

      угрюмые взоры раба?

      Ну что ж, им воздастся сторицей,

      а бабья природа слаба…

      Так стоит ли плакать: за что же

      то пламя безжалостный рок

      на вдовьем соломенном ложе

      моею рукою разжег?

      Не ведома ль гордой царице

      натуры над разумом власть?

      Так лучше огню покориться,

      чем жертвою оводов пасть.

      Поправь же, хозяйка, доспехи

      под рваной рубахой раба:

      уж скоро начало потехи

      протрубит царева труба.

      Ворота спиною закрою

      и лук напрягу до конца,

      и потом смертельного боя

      пахнет по покоям дворца.

      Пусть залы заляпаны кровью,

      прорублены шлем и броня,

      не лучше ль заняться любовью?

      Война утомляет меня.

      К рассвету дворец опустеет

      от шумных докучных гостей.

      Но слушай… на ложе Цирцеи

      проснулся твой муж, Одиссей.

(1989)

      Разное

      «Помнишь…»

      Помнишь:

      безумство сирени

      в майский ворованный час,

      пальцы твои и колени,

      губы, свечение глаз.

      Алые сполохи страсти

      с мерным рефреном разлук,

      трепетной цели во власти

      тела натянутый лук.

      Бледные зори прощаний,

      поздних объятий беда,

      горечь немых обещаний,

      что никогда… никогда…

      Слово – молчания проще,

      слабый кивок головы,

      судеб невидимый росчерк,

      вписанный в темень травы.

(1989)

      «Боинг курс спрямил на Канары…»

      Боинг курс спрямил на Канары,

      вмерз я в кресло, не мертв, не жив.

      Все же я не такой уж старый —

      не старее, чем Вечный Жид.

      А когда небеса гуанчей12

      этот облачный дым, тигот13,

      был пронзен – но не мигом раньше! —

      мне открылось скопленье вод.

      С вышины, меж спиралей пены,

      над пучиной чужой судьбы

      я следил Острова Блаженных14,

      восстающие из синевы.

      Тенерифе, Ченерфе, Чинет!15

      Я две эры тебя искал,

      средь задохшихся слов покинут

      как среди твоих голых скал.

      Все воронки твоих барранко16

      зорким вороном разгляжу,

      давней распри гадючью ранку

      на груди твоей залижу.

      Спят герои твои, сокрыты

      в черных дырах годов и гор.

      Что ж таить на меня

12

гуанче – самоназвание аборигенов Тенерифе, одного из островов Канарского архипелага; население Канар вплоть до 17 века говорило на канарских языках, родственных берберским языкам Северной Африки и Сахары.

13

тигот — на канарском диалекте острова Пальма «небо»; скорее всего, родственно берберскому таввут «дым».

14

Древние греки называли Канарские острова Островами Блаженных.

15

Ченерфе и Чинет – варианты названия острова Тенерифе в гуанчском диалекте канарского.

16

барранко – по-испански «овраг». На Тенерифе так называются большие и глубокие овраги, в которых происходили основные сражения между испанскими колонизаторами и аборигенами, сопротивлявшимися завоеванию и насильственной христианизации в течение нескольких столетий.