Дорога в один конец. Владимир Брянцев

ипостаси быть не могло. Он перемахнул через точку. Оглядываться незачем, жалеть о чем-то – бессмысленно. Теперь рви туда, куда ведет новый путь. Попробуй оседлать его и будь, что будет.

      Вадим вдруг вспомнил, что писем было два. Второе – от нее, от любимой, он так и не прочитал. Оглянулся. Письма лежали на подоконнике, оба в одном конверте распечатанном. Ефрейтор был аккуратист.

      Вот его главное лекарство – письмо любимого человека! Она единственная вылечит его, только ближе надо к ней. Ближе. И Вадим осознал зачем, ради чего совершил то действие, перемахнул точку невозврата – соврал. Теперь он понимал и видел цель: попасть в число «балласта» 105-го полка и умахнуть с опротивевшей Германии в Союз – «домой». Как тот сердечник, о котором рассказывал Валентин Обиход. Это был единственный шанс что-то изменить. А «дома» границ нет. И Люда обязательно приедет. И оберегут они любовь свою…

      …Тугая круговерть снежной пыли гасила шумы, и поезд летел по бесстыковым рельсам, убаюкивая легким покачиванием.

      Вадим то засыпал, то вздрагивал от приходящих на телефон сообщений, когда состав вновь входил в зоны покрытия мобильной связи. Это не ЕЕ номер пытался дозвониться, нет. Она молчала. Вадим отключил мобильник, надеясь поспать, – ведь полночи до утра придется провести на вокзале. Если бы его машина была на фирме, то с вокзала на такси и в теплый спальник родного колесного дома. Но напарник только ушел на Швецию. «Напрошусь на подмену, – подумал, – куда угодно».

      Изнурял и тревожил озноб. «Не хватало заболеть», – обреченно подумал. С ним уже случалось такое в рейсах. Однажды ангина загнала температуру под 40, но ночевать на трассе Е95 от Пскова до белорусской границы было негде. И Вадим гнал по пустынной ночной дороге, проклиная себя, что не остался после выгрузки на ночь в Питере.

      Стоянка дальнобойщиков «Шушары», хоть и была на засыпаемом городским мусором болоте по колено в грязи, но все же охранялась как-никак. В «лихие девяностые» это было немаловажно. Но так хотелось домой! Он простоял почти десять дней на растаможке в промозгло-сыром зимнем Санкт-Петербурге, еще недавно звавшимся Ленинградом, а для дальнобойщиков – Питером во все времена.

      Температура отключала сознание, а может это засыпал Вадим, но гнал и гнал недовольно ворчащий «МАЗ» педалью акселератора, уменьшая цифры на верстовых столбах. А с Питера, забеливая задние габаритные огни, неотвратимо догоняла метель, норовя спрятать белую линию осевой – ориентир жизни для одинокого ночного дальнобойщика…

      Глава 21

      Еще неделю провалялся Вадим в полковой санчасти, вживаясь в новую для него роль – «годного к нестроевой». С принятием своего нового важного решения вернулось душевное равновесие, а письмо Люды укрепило в уверенности. Как хорошо, что он не прочитал его сразу. Было чем приглушить боль и горечь от страшной вести. Люда писала письмо, еще не зная о смерти бабушки, и в нем было много нежности. А, может, и не так много, но, главное, что Вадим находил эту нежность и любовь в строчках, написанных родным почерком.