Костя едет на попутных. Повести. Владимир Пшеничников

поешь, – смиренно сказала тётя Зоя.

      – А ещё, тётк, другой случай был, – Сёмка за кислое молоко взялся. – Собрались у Стеблова. Зимой. К нам Швейкя… ну, Иван Зотиков, ты его знаешь, прицепился. А флаконов штук пять всего, что ли. Зинаида твоя ещё каждый день магазин открывала… Ну, и вот. Как Швейкю с хвоста сбросить?

      Тёте Зое хотелось прибрать в горнице после переполоха, но она не уходила, терпеливо слушала и, может, и невпопад, головой кивала. Когда Сёмка закончил свою срамную историю, она, побоявшись, что встанет и пойдёт, даже улыбнулась ему.

      – А ты уж допивай, сынок, кому её беречь, – сказала радушно.

      – Щас, тётк, – мотнул головой Семка. – И молочко ж у тебя! Моя у кого только ни брала на закваску, а все дрисня какая-то получается. Я и молоко, тётк, добью. Знаешь, как у татар она называется?

      «Не слушай Ты его, Господи, – сказала про себя тётя Зоя. – Сам видишь, какой».

      Тут вернулась, наконец, дочь и на Сёмку посмотрела спокойней.

      – Легче мне, – сказала, стаскивая сапоги, потом куртку. – Ты уж, Семён Антоныч, не говори никому, – попросила. – Начнут языки отрёпывать. Ещё при случае и упрекнут: не нужна, мол, больная.

      – Нужна! Как это не нужна, – горячо откликнулся Семка. – Мы же, Зин, понимаем, что не из-за тебя магазин пустой. Работай! А я молчок. Тёте Зое вот говорю: молоко у вас зае…

      – Может, с собой возьмёшь?

      – Не понял. Молоко, что ли?

      – Почему? Мы ведь с мамой тоже кое-что получили. Много уж наполучали, а всё стоит и стоит.

      – Я без денег, Зин, – сухо сказал Семка, обращаясь к миске.

      – И ничего, – нашлась тётя Зоя. – Прими, сынок, с благодарностью. Прикажи богу за тебя молиться.

      – Да ну, – смутился Семка и вдруг вскочил. – О, бабы! Так у меня золотой мешок в телеге лежит. Фабричный комбикорм! Я вам его через забор кину.

      – И не надо, не надо ничего! – всполошилась почему-то дочь. – Не надо. Не требуется.

      «Как это не требуется?» – подумала про себя тётя Зоя, но промолчала. И Сёмка пожал плечами. А когда принесли из горницы бутылку, сразу поднялся, надел сапоги и шапку, но в дверях ещё какую-то похабщину понёс, хоть выталкивай. Наконец, убрался. Тётя 3оя сходила подпереть за ним сенешную дверь, а когда вернулась, дочь сидела за столом и наливала себе в розовую рюмочку из другой – третьей уже – бутылки.

      – Дочк, ты зачем это? Ты что?

      – Нет там никакой телеги, – глядя перед собой, недобро проговорила Зинка.

      – Значит, он? – тётя Зоя растерялась.

      – Ничего не значит. – Дочь как-то по-чужому опрокинула в приоткрытый рот рюмочку, поставила. – Не он, – сказала. – Посветила я на углу – другой след, ботиночный. Видать, ждал, а потом смылся. На песке все видать. Не озоровал. Я, наверное, сама повалилась.

      – Неужто Борис?

      Дочь усмехнулась.

      – Не обязательно. К этому в телегу сунулась – нет ничего. Ну, жиганула лошадь, пошла куда-то.

      – Ох,