Костя едет на попутных. Повести. Владимир Пшеничников

в пришельце пропойцу Зюзина Сёмку.

      – Да Калмычиху твою припёр, святоша ты херова! – заорал Семка. – Открывай!

      – Гневаться грех. А наши все дома, – сухо ответила тётя Зоя.

      – Ну, всё, бросаю к чёртовой матери, и разбирайся ты сама!

      На крыльцо легло что-то, и литые сапоги протопали прочь. Дверь была даже не на засове, и, видно, у Семки, действительно, рук не хватило, чтобы потянуть ремешок щеколды. Притащил что-то… Если Зинка велела? Помедлив ещё, тётя Зоя неслышно сняла щеколду и потянула на себя дверь. Свет пролился на улицу, и она увидела на крыльце родную дочь. Пуховая шапка на самые глаза натянута, руки разбросаны, юбка задралась.

      – Сё-ёмка, Сём! – вырвалось.

      – Ну? – Сёмка вышел из темноты с цигаркой в зубах. – А ты не верила.

      – Живая она? – прорезался шёпот.

      – Сама глянь. Оп-па! – Семка подхватил распростёртую на руки, выплюнул цигарку и переступил порог.

      Дальше были суета и пелена. Тётя Зоя кричала «тута!» и бежала срывать покрывала и подушки с кровати. Потом снова «тута!» – и стелила на диван простыню. «Узко!» – и спаситель раскладывал диван, переложив дочь на пол. «Да как же так-то!» – а пуговицы на этой раздувайке не давались в остекленевшие пальцы, выскальзывали, не расстёгивались. За водой, за полотенцем… полотенце в воду… опять пуговки склизкие…

      – Да это кнопки, тётк, рви на себя!

      От мужского голоса тётя Зоя кинулась оправлять юбку на дочери… замок щёлкнул, разъехался, юбка поползла из-под раздувайки… краем простыни прикрыла… шапку сняла.

      – Дышит, – вдруг сказал Сёмка. – Вздохнула сейчас… Во, во, гляди – дышит! Спирт нашатырный тащи!

      – Дышит, – прошептала тётя Зоя и опустилась коленками на пол.

      – Я подумал, пьяная под забором валяется… Зин, ты слышишь? Давай, тётк, за нашатырём… Зин! О, мать, глаз дёрнулся! Давай, давай, просыпайся.

      Дочь вздохнула и открыла глаза.

      – Слава Тебе, Господи, – с чувством произнесла тётя Зоя. – Спаси и помилуй нас!

      И ясное сознание вернулось к ней. Она ещё попросила милости Божьей на долю нежданному спасителю покоя и чинности дома своего и поднялась на ноги. В известном смысле был соблюдён и порядок христианский. Дочь повела глазами, и тётя Зоя проводила Семку на кухню, зачерпнула ему кваску свекольного. Вернулась. Зинка сидела на диване, держалась за виски, чуть покачивалась.

      – Мама, он сумку у меня вырвал, – прошептала.

      – Он, дочк, на руках тебя принёс, Сёмка Зюзин. Ногами стучал и выражался.

      – А кто же тогда? – взгляд у дочери миг от мига делался вострее. – Подай этому, в холодильнике начатая стоит. И не отпускай пока, я выйду.

      – Халат надень, юбка-то…

      – Я туда схожу. Дай булавку.

      Тётя Зоя отцепила свою булавку и, покачав головой, протянула дочери.

      – Не озоровал? – спросила.

      – Мама! –