Костя едет на попутных. Повести. Владимир Пшеничников

никто, – заметил Зюзин, – не улежался. Ты прокисшее молоко станешь есть? Не-ет, дождёшься простокваши. Так и в данном примере. А вскроем яму, привезу, конечно.

      Бутылки он обернул опроставшимися мешками и, похлопав последний, самый тугой, собрался ехать тем же проулком вверх, к Самсоновым, а с «попом» решил вообще не связываться. От Самсоновых в любом случае прямой путь лежал к бродяге Стеблову, и это обстоятельство хотя и веселило, но и смущало Зюзина. Валюн, конечно, обидится, но если его сейчас вытащить, скажем, в баню или в какую-нибудь развалюху, то следом непременно сразу две ищейки кинутся, и не удовольствие получится, а непредсказуемое зло. Нет, от Самсоновых – к бродяге. «Скажу, в крайнем, что две всего отоварил», – придумал Зюзин, хотя третья оставалась ещё под вопросом.

      – Шевелись, Гнедой, – слегка подстегнул он бескорыстного и бессловесного сообщника в промежутке между Нижней и Бригадной, за домом Калмыковых, мерин вдруг фыркнул, остановился и переступил назад.

      Взмахивая вожжами, Зюзин и сам вроде заметил неясную тень, шмыгнувшую влево, на зады к Меркушевым, но Гнедой не двигался, и что-то такое Семён Антонович почувствовал впереди справа. Не понужая мерина, осторожно соскользнул на землю и мягко пошёл вдоль шиферного забора. В жидком полусвете он уже видел, что кто-то сидит там на земле, прислонившись спиной к забору, и мелкие иголочки волнующе кольнули трудовые ладони. По белой шапке и светлой дутой куртке он узнал Калмычиху, и последние шаги его сделались даже несколько развязными. Он и каверзный вопрос придумал:

      – Что, ужралась на дармовщину? – выдохнул, наклоняясь и стремясь разглядеть, трусы это или голые ноги сверкают у продавщицы из-под собравшейся юбки.

      – Уби-иц, – тихо прошелестело снизу, и Зюзин отзывчиво хохотнул: «убивцем» бродяга Стеблов называл крайних размеров мужскую гордость.

      – Ну-у, это тебе, Зин, с голодухи показалось, – пошутил Зюзин, а продавщица вдруг тяжело, набитым кулём повалилась и упала на правый бок.

      Зюзин наклонился, даже присел перед ней.

      – Хм, одними семечками жареными пахнет, – поразмыслил вслух.

      И вдруг ему показалось, что Калмычиха и вовсе не дышит.

      – Э-эй, – позвал он осевшим враз голосом.

      3

      Устроившись перед образами по всем молитвенным правилам, тётя Зоя Калмыкова истово засвидетельствовала веру свою в Единаго Бога, прославила Его в трёх лицах, призвала милость Его размеренным чтением покаянных тропарей и, произнеся двенадцать раз «Господи, помилуй», приостановилась в раздумье.

      На этот час в доме она была одна, телевизор выключила сама Зинка, уходя в магазин убраться и за какой-то сумкой, гостей она не ждала и, значит, ничто не мешало ей выступить по наиболее полной программе. После тропарей следовало обратиться к Пресвятой Богородице («милость излей на страстную душу мою»), помолиться Честному Кресту и уж тогда подать небольшое прошение: «Ослаби, остави, прости, Боже, прегрешения наша…» Потом…