Я останусь, если хочешь. Таня Винк

кивает он, – значит, так… Четвертого мая две тысячи семнадцатого года в девятнадцать часов тридцать пять минут гражданка Рудько Н. А. ворвалась в ресторан «Синдбад»…

      – Я вошла – врываются бандиты, – возразила Надя.

      Он кривится:

      – Если хотите сегодня ночевать дома, не перебивайте.

      Больше Надя его не перебивает и, удивляясь неожиданно нахлынувшему спокойствию, слушает его хриплый монотонный голос. Вскоре ей кажется, что этот протокол не имеет к ней никакого отношения, и незаметно для себя она оценивает стилистику изложения. Наверное, так ее нервная система защищается от содеянного. От того, что уже нельзя исправить.

      – Все верно? – лейтенант вскидывает брови.

      – Да, все верно, – хмыкает она и щурится, – написано как-то…

      – Как?

      – Кондово…

      – В преступлениях нет красоты. – Наливайко подвигает бумаги к Наде. – Прочтите.

      На первой странице в углу – «Форма 115», почерк кривой, но вполне понятный.

      – Как-то все это по-дурацки… – Она переворачивает страницу.

      – Убийства зачастую тоже происходят по-дурацки. – Он протягивает ей ручку. – Внизу на каждой: «С моих слов записано верно» – и подпись.

      Пока Надя подписывает, Наливайко наваливается грудью на стол.

      – Вот я смотрю… – Он улыбается, и девушка видит в нем не лейтенанта полиции, а озорного и любопытного мальчишку. – Вы симпатичная женщина, бухгалтер… Скажите, зачем вы это сделали? – Он следит глазами за ее руками, как кот за движущимся фантиком. – Теперь оплата ущерба, может, суд, срок… Ради чего все это?

      Она перестает писать, задумывается.

      – Ради чего? – переспрашивает она и через несколько секунд отвечает: – Чтобы стать собой.

      Наливайко выпрямляется. Некоторое время он смотрит на нее с удивлением и любопытством, а потом щурится:

      – Стать собой?

      – Да.

      Он хмыкает, мотает головой.

      – Ничего себе – женская логика… Вы состоите на учете в психоневрологическом диспансере?

      – Нет.

      – Жаль, это помогло бы.

      Дверь открывается, и входит огромный полицейский лет на десять старше Наливайко. К его лицу припечатана ехидная ухмылка.

      – Ну, закончили? – спрашивает он, уперев руки в бока и поводя рельефными бицепсами, туго обтянутыми рукавами форменной рубашки.

      – С протоколом закончили, товарищ старший лейтенант, – чеканит Наливайко.

      – Это хорошо. – Ехидный шумно втягивает носом воздух и присаживается на край белого столика. Столик качается, и сумка Нади падает на пол. Она не могла сама свалиться, ее ехидный специально столкнул, думает Надя, сжимая кулаки. Ехидный бросает взгляд на сумку, потом на Надю и произносит с важным видом:

      – Вас, гражданка, я засадил бы на всю оставшуюся жизнь. – Его челюсть двигается, будто он что-то жует.

      Надя поворачивается к лейтенанту и тихо шипит:

      – Можно я сумку подниму?

      – Можно. – На щеках лейтенанта проступает румянец.

      Надя кладет сумку