Из тупика. Том 1. Валентин Пикуль

они мечутся с борта на борт, и всё наружу – и рундуки, и души этих людей.

      Женька Вальронд производил обыск поспешно и неловко, лишь бы отвязаться. С того конца палубы, где он перетряхивал вещи, чаще всего слышалось:

      – Перебегай… Ты тоже беги… К борту, к борту!

      Вальронд стоял внаклонку над вещами, разложенными в ряд; он стоял как раз спиною к шеренге матросов, еще ожидающих обыска. И вдруг мичман ощутил (так страшно, так бедово), как провис у него карман кителя. Тяжесть была такая, как будто в карман опустили ему булыжник с мостовой.

      Никогда еще мичман не бывал так испуган, как сейчас. Ему было ясно: кто-то, невидимый из-за спины, спасая себя или товарища, переложил… револьвер. Кто? Но Вальронд еще больше боялся оглянуться, чтобы узнать дерзкого. Кто?..

      – Перебегай, – сказал он, и кто-то перебежал…

      Вляпался, как и ожидал того Павлухин, Шурка Перстнев.

      – Твоя листовка? – радостно спросил Быстроковский.

      Через плечо старшего офицера Вальронд успел прочесть несколько строчек: «…солдаты, не забудьте, что в лице каждого офицера, приветствуя которого, носит на руках своих темная, часто подкупленная толпа, вы славите свое вековое рабство. Не довольно ли крови, солдаты?..»

      – Твоя? – снова спросил Быстроковский.

      – Почему же она моя, – ответил Шурка, – если здесь про солдат сказано. А об матросах – ни звука!

      – Ты мне тут придурка не выкобенивай… Где взял?

      – Дали.

      – Кто?

      – Да когда в город ходил…

      – Я тебя спрашиваю – кто дал?

      – А я откуда знаю, ваше благородие? Барышня одна… собой ничего такая. «На, говорит, почитай, а потом я тебя поцелую!»

      Быстроковский волком глядел на Шурку:

      – Ну! И… поцеловала она тебя?

      – Прочел, – сознался Шурка. – Мне-то что? Тут ведь о солдатах… Так что мне это совсем неинтересно читать было.

      – Хорошо, – жестко произнес старший офицер. – Теперь я тебя целовать стану. Влеплю такой горячий поцелуйчик, что ты у меня только в окопах очухаешься…

      Вальронд, пока там препирались, наспех перекидал оставшееся барахло. Выпрямился. И, стараясь встать к Быстроковскому не тем боком, где лежало оружие, отрапортовал:

      – Роман Иванович, я закончил. Всё в порядке!

      Придя в свою каюту, Женька вынул из кармана ловко сидевший в ладони браунинг. Открыл ящик стола, бросил туда оружие и задвинул ящик снова. Щелкнул ключик. «Кто?» Было ясно, что команда артиллеристов ему доверяла. Предать их он был бы не в силах. Да и к чему? В немецкую пропаганду на крейсере мичман не верил. Другие соображения руководили им…

      Морской корпус его величества, славный громкими традициями русского флота, готовил прекрасных офицеров. Но от расчета траектории надо было вжиться – телом и нервами! – в броню: это труднее. Вальронд не забыл, каким растерянным щенком забился он тогда в угол башни. А пристрелочный уже подали с элеватора. А дальномер уже отрубил ему дистанцию. И ревун уже промычал… А он растерялся на «залпе». И тогда матросы, эти многоопытные воины, сделали из него