1917, или Дни отчаяния. Ян Валетов

тем, что здесь можно увидеть практически всех членов семьи. Михаил Терещенко рядом с матерью. Он еще студент, но уже официальный наследник.

      – А кто это?

      – Его кузен…

      Капитан смущается из-за того, что употребил «старорежимное» слово, и быстро поправляется:

      – Двоюродный брат – Федор Федорович Терещенко, в семье его звали Дориком. Они с Михаилом Ивановичем были в очень близких отношениях, дружны с детства. Это сестры и младший брат Терещенко. Это его дядя – Богдан Ханенко. Это еще один дядя – Александр…

      – Большая семья…

      – Очень.

      – Вы давно ей занимаетесь?

      – Второй месяц. Сразу после получения предписания.

      – Документов много?

      – Много. Но за неделю управимся.

      – За неделю? – переспрашивает Сергей Александрович. – Неделя – это хорошо. Это почти мгновенно.

      Он разглядывает фотографию с похорон. Фото старое, желтоватое, сделанное на картонке. Люди, выстроившиеся возле могилы. Голые деревья. Снег. На заднем плане здание огромной усадьбы.

      Он переворачивает карточку.

      На картоне синяя печать с вписанным от руки архивным номером и надпись сильно выцветшими чернилами, явно сделанная женской рукой наискосок от названия фотографической мастерской города Глухова:

      «Похороны папеньки. Февраль 1903 года. Усадьба Фрязино».

      Сергей снова переворачивает фото и всматривается в лица стоящих у могилы людей.

      И изображение оживает в его руках.

      1903 год. Февраль. Вольфино. Имение семьи Терещенко

      Серый зимний день.

      Небольшое кладбище. Богатые памятники. За кладбищем – усадьба, за нею парк. Голые деревья, десятки ворон на ветвях.

      Закрытый гроб возле свежевырытой могилы – черные комья на белом снегу, машет кадилом священник.

      Возле гроба две группы людей. В первой – богато одетые родственники покойного: зимние пальто с бобром, шубы, трости, кожаные перчатки. И вторая – победнее, похожая на фабричных и приказчиков. Платки, картузы, меховые треухи, полушубки собачьей шерсти. Бородачи в крестьянских зипунах.

      Среди родственников выделяется высокая женщина со скорбным застывшим лицом. Рядом с ней – рослый юноша с открытым лбом, три девушки (явно дочери, если судить по внешнему сходству) разного возраста. Чуть позади вдовы стоят мужчины из семьи покойного – родные и двоюродные. Их тоже можно отличить по фамильным чертам.

      Гудит басом священник. Кричат вороны.

      Один приказчик в толпе тихо говорит другому.

      – Вон тот, молодой… Видишь? Младший Терещенко, Мишка… Ему все досталось.

      – Повезло, – отвечает второй с завистью в голосе. – Поперву дед помер, потом сразу и отец…

      – Отец и не был тута вовсе, все у моря жил, оттого, что чахоткой болел. Там и скончался, земля ему пухом. Сюда его к дочке привезли, видишь – могила с ангелом? – первый понижает голос до еле слышного. – Деда Николу Артемьича – в Глухове, в церкви похоронили. А Ивана Николовича здесь – с тестем и дочкой рядом…

      – Это