1917, или Дни отчаяния. Ян Валетов

с интересом. Терещенко с нескрываемой неприязнью.

      – Что ж… – выдавливает из себя Михаил. – Вы меня совершенно не боитесь, Лев Давидович? А ежели я на вас брошусь?

      – Не броситесь, – спокойно парирует Троцкий. – А броситесь, я вас застрелю. Мне это не сложно, Михаил Иванович. Я убивать могу. Проверено. А вы, Михаил Иванович?

      Терещенко пожимает плечами.

      – По обстоятельствам.

      – А надо безо всяких обстоятельств, – смеется Троцкий. – Вы, мил человек, убивать толком не научились, а попытались этой страной править. Забавно.

      – Что – забавно?

      – Забавно, Михаил Иванович, что вы всерьез полагали, что сможете управлять Россией не испачкав рук, а так не бывает. Революция такие вещи не прощает, товарищ Терещенко. Вы для нее нежны, как девушка на выданье, душевная организация тонкая, чуть что – и вы в сомнениях. А надо было безо всяких сомнений поставить нас к стенке! И не вы бы пили у меня в гостях чай, Михаил Иванович, а я у вас. Если бы еще мог что-то пить…

      – Была б моя воля…

      – Так была у вас воля, – улыбается Троцкий, но улыбка у него неприятная, холодная. – Решимости не хватило. Тут я готов согласиться с Владимиром Ильичом, он хоть и выражается вульгарно, чего я не терплю, но зато дает удивительно меткие определения. Кишка у вас оказалась тонка, Михаил Иванович, и сфинктер слаб.

      Терещенко морщится.

      – Что? Не по нраву определение? Обидно? Зато весьма исчерпывающе! Лучше и не скажешь!

      Входит человек во френче. Перед Терещенко ставят стакан с чаем. Стакан в серебряном подстаканнике тончайшей работы, такой здесь неуместен совершенно.

      – Вот по причине вашей импотентности, – продолжает Троцкий, заглядывая а стол, – я вас и не боюсь. Не вас конкретно, товарищ Терещенко, как личность, а всех вас как власть… Да какая вы власть? Название одно!

      Он шарит по ящикам стола, что-то разыскивая.

      – Ага, вот! – Троцкий кладет перед собою пачку папирос и спички, на лице забота и дружелюбие. – Вы же, наверное, без табака страдаете? Курите, мил человек, курите…

      Терещенко разглядывает Троцкого, как редкое ископаемое, потом ухмыляется и отпивает горячий чай. Молча, с видимым наслаждением закуривает, выпускает дым к потолку и лишь потом говорит:

      – Спасибо.

      – Да пожалуйста, товарищ Терещенко, пожалуйста!

      – Хотите выглядеть гуманистом?

      – Я хотел бы… Но не получится. Нельзя мне.

      – Почему?

      – Не хочу в результате оказаться на вашем месте, Михаил Иванович.

      – Вы и так на моем месте, Лев Давидович.

      Троцкий смеется.

      – Да… Формально – я ваш преемник. Неправда ли, это добавляет пикантности в ситуацию?

      – Мне мое положение не кажется смешным, – замечает Терещенко ледяным тоном.

      – Мне, честно говоря, тоже, – вежливо отвечает Троцкий. – Но оно еще не стало трагичным. А ведь может стать. И оглянуться не успеете!

      Некоторое время они разглядывают друг друга.

      – Что вы от меня хотите? – спрашивает Терещенко, делая очередной глоток