1917, или Дни отчаяния. Ян Валетов

раздавливают гениталии. А ты все водишь пером, водишь, водишь…

      – Ну, вот и все…

      – Готовы? А вот и коньяк!

      Гарсон наливает коньяк в бокалы.

      – За что пьем? – спрашивает Никифоров.

      – За знакомство. Включайте свою машинерию – я расскажу вам о том, как впервые встретился с вашим вождем. Это случилось как раз по дороге из Канн в Париж. Я ехал один. Мы с Маргарит не очень хорошо поговорили после той безумной ночи. Она осталась в отеле, а я направился в Париж, чтобы оттуда добраться до Москвы. Семья ждала меня в Феодосии, у нас был там большой дом. Думаю, маман не хотела ехать на Лазурный берег именно из-за Маргарит. Не хотела, чтобы я проводил с ней время. А здоровье моего младшего брата нуждалось в морском климате и Крым оказался именно тем, что нужно. Вот в поезде, идущем в Париж, я и познакомился с господином Ульяновым…

      Ноябрь 1911 года. Поезд Канн – Париж. Ночь

      Проводник заискивающе вежлив.

      – Прошу прощения, господин Терещенко. Всего лишь час, и ваше купе будет готово…

      – Конечно, – равнодушно отвечает Терещенко. – Я подожду. Все равно другого варианта нет…

      – К моему глубокому сожалению, – выдыхает проводник. – Еще раз простите. Вот ваше купе на это время.

      – Хорошо.

      Купе второго класса – это не предел мечтаний, но когда прибываешь на вокзал за полторы минуты до отправления, сложно рассчитывать, что все сразу сложится, как ты хотел.

      – Здравствуйте, господа и дамы.

      Терещенко снимает пальто.

      Кроме него, в купе едет мужчина средних лет, лысоватый, с усами и бородкой клинышком. В лице его есть что-то азиатское – то ли в прищуренных глазах, то ли в выступающих скулах. Одет неброско, по европейской моде. Рядом с ним дремлет женщина с симпатичными, но несколько тяжеловатыми чертами, волосы скручены в тяжелый узел на затылке.

      Терещенко садится на свое место у окна. Горящий ночник позволяет ему читать. Он просматривает книгу, а его сосед по купе, которому тоже не спится, приглядывается к обложке.

      – Кропоткин, – говорит он, наконец, по-русски слегка картавя. – «Великая французская революция». Достойное чтение! Я сначала не признал в вас земляка.

      Михаил поднимает на него глаза.

      – Так вы русский?

      – А что? Незаметно?

      – Пожалуй, нет. Когда мы здоровались, услышал небольшой акцент, но думал, что вы немец или австриец…

      – Мы действительно долго прожили в Германии… – собеседник протягивает Михаилу руку для пожатия. – Ульянов, Владимир Ильич.

      – Михаил Иванович Терещенко.

      – Рад знакомству.

      – Ваша супруга? – спрашивает Терещенко, указывая подбородком на спящую женщину. – Мы ей не помешаем?

      – Ну что вы! Надежда Константиновна устала и, слава Богу, обладает здоровым сном праведного человека. – Ульянов улыбается. – Я представлю вас, как только она проснется. Простите, что отвлек вас от чтения разговором. Это ваша книга заставила меня побеспокоить попутчика. Ну и как? Вам нравится?

      – Увлекательное чтение. Я с удовольствием читаю