1917, или Дни отчаяния. Ян Валетов

хмыкает.

      – Я, увы, такого счастья лишен. Обстоятельства, знаете ли… Вот вы, человек успешный и богатый, считаете ли Российскую Империю государством справедливым и правильно устроенным? Или же, как Петр Алексеевич, сравниваете с Римской империей и считаете необходимым сломать?

      – Справедливым? Не считаю.

      – А как реформировать собираетесь?

      – Как в Европе… Разве плоха чем-то парламентская республика?

      – В России? – переспрашивает Ульянов, улыбаясь.

      – Конечно же, в России! – с неожиданным жаром говорит Терещенко. – А чем Россия хуже Франции?

      – А царя, простите, куда денете?

      – Царь может и остаться как символ России, как ее политическое знамя. Но самодержавие как политическая система себя изжила!

      – Согласен, – серьезно говорит Ульянов, прищурясь. – Изжила. Значит, как во Франции? Монархия свергнута. Можно полюбопытствовать – как?

      – Желательно мирным путем!

      – Превосходно! Не могу себе представить, как у вас это получится, но положим… Свергли! И кто начинает править? Народ?

      – А почему нет?

      – Да я с вами не спорю, Михаил Иванович, я спрашиваю! Мой интерес чисто теоретический. Не каждый день приходится говорить об этом с людьми со стороны. Профессиональные революционеры давно уже ничего нового не высказывают, все больше спорят, кто самый главный да кто самый умный. Народ – понятие общее. Вот вы например, пошли бы править? Стали бы парламентарием? Министром?

      – Пожалуй…

      – Вот и отлично, – обрадовался Ульянов. – А что бы вы делали с теми, кто вашей властью недоволен? Ведь вы человек умный, понимаете, что таких было бы много? Могли бы, скажите, арестовать? Сослать?

      – Если не будет другого выхода… Да.

      – А особенно упрямых? Положим, они в вас бомбу кинули – могли бы повесить? Или расстрелять?

      Терещенко молчит некоторое время, а потом уже более осторожно отвечает.

      – Наверное, мог бы…

      – Я не слышу уверенности в вашем ответе, Михаил Иванович. То есть – сослать противника вы точно могли бы, а вот повесить – так вряд ли. И что это значит? Это значит, что реформы ваши обречены на провал, а вы сами – на поражение. Нельзя ничего делать в белых перчатках. Вот вы книжку читаете о революции французской… Понимаете, что там произошло? Для того чтобы самые гуманные идеи и реформы стали действительностью, нужно было действовать решительно и жестко. Они убили сто тысяч – и проиграли. А надо было убить миллион или два. Революция – это не домашний доктор, это хирург, который должен отрезáть и шить, но сначала отрезáть. Народ можно привести к власти, но управлять им и страной должны те, кто умеет это делать. У кого есть не только идея, но и инструменты для ее воплощения. Вы не сможете управлять теми, кто вас не боится. Вас не будут слушать, ваши приказы не будут выполнять. Вас предадут при первой возможности и постараются занять ваше место. Все, как описал Петр Алексеевич в своем труде… Мараты, робеспьеры, дантоны… А потом приходит Наполеон.

      – Мне