Василий Теркин. Петр Боборыкин

горлышко, одним духом выпил все и бухнулся на постель.

      Сон не шел. В груди жгло. Голова отказывалась уже работать, дальше перебирать, что ему делать и как отметить двум «мерзавцам». Подать на них жалобу или просто отправить кому следует донесение.

      Эта мысль всплыла было в мозгу, но он выбранил себя. Он хотел сам расправиться с ними. Вызвать обоих! Да, вызвать на поединок в первом же городе, где можно достать пистолет. А если они уклонятся – застрелить их.

      «Как собак! Как собак!» – шептали его губы в темноте.

      Мозг воспаленно работал помимо его приказа. Перед ним встали «рожи» его обоих оскорбителей, выглянули из сумрака и не хотели уходить; красное, белобрысое, мигающее, насмешливое лицо капитана и другое, белое, красивое, но злобное, страшное, с огоньком в выразительных глазах, полных отваги, дерзости, накопившейся мести.

      Перновский вскочил, пошатнулся, не упал на постель, а двинулся к дверке, нашел ручку и поднялся наверх.

      Его влекло к ним. Он должен был расказнить обоих: всего больше того, мужичьего…

      Позорящее мужицкое прозвище незаконных людей загорелось на губах Перновского. И он повторял его, пока поднимался по узкой лестнице, слегка спотыкаясь. Это прозвище разжигало его ярость, теперь сосредоточенную, почти безумную.

      Носовая палуба уже спала. На кормовой сидело и ходило несколько человек. Безлунная, очень звездная ночь ласкала лица пассажиров мягким ветерком. Под шум колес не слышно было никаких разговоров.

      На верху рубки у правых перил ширилась коренастая фигура капитана.

      Перновский остановился в дверях рубки. Все кругом его ходило ходуном, но ярость сверлила мозг и держала на ногах. Он знал, кого ищет.

      Сделал он два-три шага по кормовой палубе и столкнулся лицом к лицу с Теркиным. Эта удача поддала ему жару.

      – А-а! – почти заревел он.

      И прозвище, брошенное когда-то Теркину товарищем, раздалось по палубе.

      Пассажиры, привлеченные неистовым звуком, увидали, как господин в белом картузе полез с кулаками на высокого пассажира в венгерской шапочке и коротком пиджаке.

      Теркин не потерялся. Он схватил обе руки Перновского и отбросил его на какой-то тюк.

      Капитан в одну минуту сбежал вниз и успел встать между Теркиным и поднявшимся на ноги Перновским.

      – И ты, разбойник!.. Каторжный! У-у!..

      С новым напором отчаянной отваги кинулся Перновский и на Кузьмичева, но тот смял его мгновенно и свистнул.

      Два матроса подбежали и скрутили ему руки.

      – Господа! – обратился Кузьмичев к пассажирам, и голос его возбужденно и весело полился по ночному воздуху. – Каков господин? Воля ваша, я его высажу! – Еще бы!.. Так и надо! – раздалось из кучи, собравшейся тотчас.

      Кузьмичев спросил вполголоса Теркина:

      – Одобряете, Василий Иваныч?

      Злобное чувство Теркина давно уже улеглось.

      Он все-таки не удержался и сказал Перновскому, продолжавшему бушевать:

      – Фрументий Лукич! Видно, правда была, что вы тайно