Оставь компас себе. Петр Альшевский

судьбиной донельзя бабка Аглая что надо взбила, разгладила, надышала отнюдь не способствующей затхлостью, мне здесь любовью заниматься, а оставленный Аглаей шлейф не выветривается, разбрызгиваемыми Катериной духами не съедается, надетая на Катерине ночная рубашка фасона претенциозного. Ее открытость, я полагаю, вполне можно, как парижскую, обозначить. На женщину, что в подобном облачении поглядишь, и за разглядыванием еще более сладкий грех прямиком должен следовать! на Катерину смотрю, продолжительное всматривание не обрываю, и она закономерно спрашивает: ну что ты на меня смотришь? Серьезность наших отношений позволяет тебе мной обладать, а ты смотришь. Эй, любовь ты моя, чреслами ненасытная! С мертвой точки ты сдвинешься?

      Программу приличествующего случаю вхождения и сотрясения я, разумеется, исполнил, но не огненно. Наше перемещение в постель меня, видимо, притушило – в постели банально, слишком по-семейному, впереди у нас с Катериной полвека минимум, и какое тут возбуждение; я что-то сумел и я себя поздравляю – власть над собой мною не утрачена. Настроение для сношения неподходящее, но решив, что оно произойдет, я с собой совладал, начал и кончил, сейчас я, кажется, задремываю, вольным в движениях человеком Катерину на край сдвигаю, она и приданое… она входит в комплект… а в комнату? кто вошел в комнату? От внесенной свечи в комнате посветлело, и если я посмотрю, я узрею, но смеженные очи я не разомкну – на Катерину смотрел и наелся, на кого-либо смотреть не влечет меня абсолютно, бабка Аглая, наверно, вошла.

      Попробует мою подушку подправить, матом ее обругаю. Под моей уставшей головой подушка расположена не оптимально, но я и на такой комфортно уплываю, прикрывающую чешую с русалки сдираю, выше пояса она обнажена, а ниже у нее чешуя, и мне бы ножом ее соскрести.

      Нож мне сюда. Пробормотал и срывающийся голос Елены Владимировны услышал.

      Куда тебе нож? Тебе, сволочь, в сердце его воткнуть?

      О каком сердце она говорит… мне бы русалку для спаривания очистить, а она мне о сердце…

      Ну вот. Кто где, а я в поместье Елены Владимировны Руфлеевой с земной жизнью расстался. Приревновала к племяннице и из бренного тела меня вышибла – когда мы с Катериной скрытными слияниями пробавлялись, Елена Владимировна не бушевала, не убивала, о нас ей, естественно, доносили, но она терпела.

      Наши официально объявленное совокупление в стенах ее дома уже не вытерпела.

      Моя душа скорбит, безглазой и безотрадной песчинкой куда-то засасывается, на Суд ее, вероятно, несет. Небесные координаты девятнадцать долготы и девятнадцать широты, я прожил всего девятнадцать, но мне компенсируют, я не сомневаюсь, вечность на то и вечность, чтобы жить вечно, жить – не тужить, по ложному обвинению меня в ад не засадят. Мы не на земле, и я на ваши аргументы свои, которые вы примите во внимание наравне с вашими и вынесите вердикт, что я был всеобщим