Невинная девушка с мешком золота. Михаил Успенский

до казни.

      Вернее – последнее, поскольку никакой жалости у Водолаги не было отродясь. Принося миску с тошняком, томильщик норовил опрокинуть её на пол, но гордый Лука с полу ничего не поднимал, а уморить его голодом не было приказа.

      Ещё Водолага любил рассказывать Луке о разных способах казни, практикуемых в Еруслании, – с мельчайшими подробностями, не торопясь. Он был томильщик потомственный – предок его заступил на почётную вахту в башне со дня её основания. Особенно гордился Водолага тем, что именно его пращур придумал украсить ворота тюрьмы словами, ставшими на много лет наставлением для всех томильщиков:

МЫ В ОТВЕТЕ ЗА ТЕХ, КОГО ПРИЩУЧИЛИ!

      – Нынче разве казни! – говорил томильщик, развалившись на храпилище. – Вот раньше были казни так казни! Старики рассказывали: вынесут на тюремный двор длинный стол, покроют его зелёным сукном, поставят графин с водой…

      – И что же тут страшного? – спрашивал Радищев. Он рад был и таким разговорам.

      – Да как же не страшно-то! – удивлялся Водолага. – Одни названия казней чего стоят! Вчуже мороз по коже идёт!

      – И что же это за казни, добрый Водолага?

      – А казни в те лютые времена были вот какие. Одному назначали простой выговор, другому – строгий, да ещё с занесением, третьему – вот где ужас! – ставили на вид, четвёртого исключали без права поступления, пятого лишали тринадцатой зарплаты, шестому выносили общественное порицание, седьмого бросали на низовку, восьмого отправляли в вынужденный отпуск с последующим увольнением…

      – Разве может отпуск быть казнью? – не верил Лука. – А где же были дыба, кол, колесо, плаха с топором, виселица?

      – Их потом уже придумали, когда нравы смягчились…

      – А те-то, прежние, как осуществлялись? – любопытствовал узник.

      – Этого сказать не могу, – сокрушался томильщик. – Сколько я прадеда своего ни расспрашивал (а мы, томильщики да палачи, до-олго живём!), старик твердил одно: рано, мол, Водик, тебе об этом знать, может сердечко твоё детское не выдержать… А потом он всё-таки помер и тайну старинных наказаний с собой унёс. Может, оно и к лучшему…

      – Ладно, – говорил атаман. – Иди уж отсюда… Водик… Это моя кандейка, а не твоя!

      Водолага хмыкал, но уходил. А на следующий день всё повторялось.

      Лука исхудал и начал падать духом. Он, может, и не дожил бы до казни, но тут другой томильщик, глухонемой Бурдыга, принёс ему письмо от Тиритомбы и показал руками да зубами, что послание следует по прочтении съесть.

      Хорошо ему, видно, заплатили.

      Лука сперва выучил письмо поэта наизусть, а потом уж съел. Письмо было вкусное, сохранившее запах добрых щей, которыми Тиритомба на почтовой станции захлёбывал вино. Вином тоже припахивало.

      С тех пор думу о неизбежной смерти сменила другая.

      Дураку понятно, что имя этой думе было – месть. Реванш, земста, revenge, vindicta.

      Мстить хотелось всем – негодяям-панычам, помещику Троегусеву, томильщику Водолаге и, наконец, самому Патифону