Трижды пестрый кот мяукнул. Алан Брэдли

а вот он кормит пони яблоком, протянув руку над калиткой. Вот в стихотворении «Маленький Икар» он приклеивает перья к рукам, а вот жарит каштан на палочке на костре.

      Интересно, настоящий сын Оливера Инчболда, которого он описывал в своих книгах, и правда все это делал или это просто полет разгоряченной фантазии автора?

      Раньше я этого не замечала, но теперь обратила внимание, что мальчик, несмотря на все свои сумбурные выходки, всегда изображается чисто одетым, аккуратным и безупречным, как святой. Ни единой капли грязи нет в мире Криспиана Крампета. Болезни и горе ему неведомы.

      Почему жизнь этого отвратительного ребенка наполнена светом и теплом, в то время как моя – дождем и утратами?

      Вздохнув, я закрыла книжку и вернула Криспиана на полку.

      Его жизнь и моя непохожи, как день и ночь.

      «Прекрати!» – скомандовал дядюшка Тарквин, и на этот раз я послушалась.

      Только сейчас я осознала, как удивительно то, что я вижу. С чего бы взрослому человеку, пожилому мужчине, ставить на полку детские книги?

      Да еще в нескольких экземплярах?

      Может, это второе детство, как в случае со старым мистером Терри, бывшим церковнослужителем в Святом Танкреде? По словам миссис Мюллет, мистер Терри печет пирожки из земли в духовке и пытается ловить малиновок в саду викария, если остается без присмотра.

      Я снова взглянула на мистера Сэмбриджа. Даже мертвый, он не производил впечатления человека, лишившегося ума. Наверняка викарий и его жена заметили бы, и Синтия Ричардсон вряд ли отправила бы меня одну без предупреждений и объяснений в дом спятившего человека.

      Человек не в своем уме вряд ли смог бы зарабатывать на жизнь вырезанием из дерева христианских предметов и сюжетов.

      Может, он коллекционирует книги.

      Я знаю, есть люди, которые так же сходят с ума по книгам, как мой отец по маркам. Например, моя сестрица Даффи может нудеть о форзацах, выходных данных и первых изданиях не то что до тех пор, когда ад заледенеет, но и когда он снова разморозится.

      Снова воспользовавшись платком, я начала аккуратно снимать книги Оливера Инчболда с полок и смотреть на титул: первые издания, все до единого. Ни единой подписи или дарственной надписи.

      Под названием и именем автора на каждой книге был логотип издательства – «Ланселот Гэт», Лондон, и адрес на Бедфорд-сквер.

      Больше ничего: ни отметок, ни подчеркиваний, ни закладок.

      Только одна книга, довольно потрепанный экземпляр «Лошадкиного домика», была без суперобложки и лежала на Библии и томике Шекспира.

      Я открыла ее. Тоже первое издание. Имя хозяина было написано тонкими неаккуратными заглавными буквами зелеными чернилами, испачкавшими промокашку:

      Карла Шеррингфород-Кэмерон.

      Мое сердце подпрыгнуло от радости и еще кое-какого чувства.

      Я знаю Карлу.

      Что, во имя всех святых, делает книга Карлы в спальне престарелого резчика по дереву, живущего в нескольких милях от ее дома в Хинли?

      Есть только один способ узнать – допросить Карлу. Даже если она не знает, она расскажет мне все, что можно.

      Оставался