Альманах «Крылья». Взмах одиннадцатый. Коллектив авторов

вставая из-за стола и на ощупь, потихоньку выплывая в зал.

      Через минуту она холодно пролетела мимо и сказала:

      – Говорят, в ТЭС Счастьинскую попали. Васильевна. Теперь вообще почти по области света нет.

      Она открыла окно. В чернильной ночи раскатывались выстрелы, белели зарницы. Папа начал:

      – Вот гады, скоты!.. Вот они, как были – так и остались. Это же откуда все идет – с давних времен еще, укры, племена эти, как подавляли, так и подавляют. А нынешние еще верят, что они их предки. Да хоть и так – нация предателей: Мазепа, Петлюра… А зато какой национализм, какая плюющаяся гордость, какая слепая, тупая вера! Плохо жилось им, да где же?

      – И кого же они предали? – закрывая окно, бросила мама.

      – Да тебя, меня, Костю, всех нас. Я приехал в Луганск из-под Тулы, вслед за отцом, – и не думал никогда, что разделять нас придется, думал, что и украинцем проживу. Да тут уже терпеть нельзя. Разрывают нас, русских! Да ты как будто не согласна?

      – Согласна. Но мне все равно, кто там да откуда. Я вот в Беловодске родилась, жила. А теперь для меня там ничего не осталось. Я люблю какой-то другой Беловодск, и все говорят будто про какую-то другую Украину и Россию. Никакого прежнего мира к западу от нас. Вообще никакого мира. Я знаю одно: что есть мой город, Луганск. Это самое родное и надежное. А с нами… как с разменной монетой.

      – «Петя с Вовой делили апельсин…» это называется.

      Костик вовсе не следил за всеми этими наскучившими, приевшимися спорами, но от папиного сравнения пахнуло таким душком математической задачи и ее глупой, натянутой, ходульной условностью, что он понял абсурд их положения вдруг и полностью. Он так устал от вечного пережевывания одного и того же, настолько чуждого ему, теоретического, что и не верилось, что взрослые вправду хотят этим заниматься. Костик думал, что если им не могут сделать свет, то что уж говорить о мире.

      – В школе у Кости – и то бардак, – обратилась мама. – Вот только что с собрания. Винегрет и все: программу жаждут русскую, а идут по украинской; учебники нужны новые (и разумеется, русские), а в наличии далеко не новые и далеко не все; за аттестат молчу в принципе, (обращаясь к Костику) как хорошо, сынок, что тебе еще учиться и учиться! (обратно к папе) А то вот выпускникам сейчас: где сдавать экзамен, кому платить, куда податься? Едешь в Украину – одни документы, в Россию – другие. Выбирай, что душа пожелает, называй, как хочешь, а по сути-то что? Мыльный пузырь да честное слово. Зато оценки ставят теперь по пятибалльной и учат историю Отечества, а не что-то еще.

      – Ну если уже по-русски оценивают, то дела идут в гору! – смеялся в ответ папа.

      – Только курс-то один и тот же по истории, то есть у нас и не поменялось ничего, – заметил Костик.

      – А здесь дело в том, как звучит, Костя: Отечество поменялось. Люди выбирали. Хотя что за выбор был? И не изменилось ничего. Не там начинается Родина. Не с того конца смотрят и не туда совсем. Не знают они…

      – Ладно, спасибо, – ретировался Костик, зная, что этот разговор не кончится долго и повторится завтра и послезавтра, и зимой, и весной…

      Он