Мессия Дюны. Дети Дюны (сборник). Фрэнк Герберт

нет рядом.

      Она проговорила откуда-то из-за спины:

      – Любимый мой, я больше не буду спрашивать, что ты видел. С меня хватит того, что я рожу тебе долгожданного наследника.

      Он кивнул и отозвался:

      – Это я знаю уже давным-давно. – Он обернулся к ней. Чани казалась такой далекой…

      Взяв себя в руки, она положила ладонь на живот.

      – Есть хочется… Врачи сказали, что теперь мне придется есть в три-четыре раза больше, чем прежде. Я боюсь, любимый. Все идет слишком быстро.

      Слишком, мысленно согласился он. Плод сам понимает, что следует поспешить.

* * *

      Дерзость Муад’Диба проявляется в том, что знал он с самого начала путь свой, но ни разу не сошел с него. Яснее всего сказал об этом он сам: «Говорю вам: пришло время моего испытания, и покажет оно глубину служения моего». Так сплетал он все воедино, чтобы и друг, и враг поклонялись ему. Поэтому и только поэтому взывали его апостолы: «Боже, спаси нас от прочих путей, которые Муад’Диб укрыл под водами своей жизни». Даже представить себе эти «прочие пути» можно лишь с глубочайшим отвращением.

(Из «Йиам-эль-Дин», Книги Суда)

      Весть принесла молодая женщина – имя ее, лицо и семья были известны Чани, потому-то она и миновала преграды, расставленные Имперской службой безопасности.

      Чани лишь назвала ее имя начальнику охраны Императора по имени Баннерджи, устроившему встречу вестницы с Муад’Дибом. Офицер руководствовался чистой интуицией и заверениями молодой женщины, что отец ее в дни, предшествовавшие джихаду, принадлежал к числу смертников Императора, ужасающих федайкинов. Иначе он, скорее всего, не счел бы необходимым обращать внимание на ее утверждение, что весть предназначена для ушей одного лишь Муад’Диба.

      Перед аудиенцией женщину, конечно же, и просветили, и обыскали в личных апартаментах Пауля. А потом, не выпуская из ладони ножа, Баннерджи повел ее за руку.

      Почти в полдень вступили они в это странное жилище, в котором обиход фримена дополнялся роскошью наследственной знати.

      Три стены его были завешены гобеленами, типичными для хайрега, – изящными вышивками на темы мифов Пустыни. Четвертую стену занимал обзорный экран – ровная серебристо-серая поверхность его поднималась за овальным столом, на котором находились одни только фрименские песочные часы, встроенные в оррерий[5] – этот иксиканский гравимеханизм объединял макеты лун солнц Арракиса в классическую Триаду Червя.

      Стоявший возле стола Пауль смотрел на Баннерджи. Этот офицер попал на службу безопасности из фрименских констеблей, добившись места лишь собственным умом и преданностью, хотя анкету его портило происхождение из контрабандистов, о чем говорила сама фамилия. Крепкий мужчина, чуть ли не толстый. Черные пряди хохолком экзотической птицы ниспадали на казавшийся влажным лоб. Синие-на-синем глаза его могли, не меняя выражения, невозмутимо взирать и на сцены блаженства, и на корчи мук. Чани и Стилгар доверяли ему. Пауль знал, что, если он прикажет удавить напросившуюся в гости девицу, Баннерджи немедленно исполнит приказ.

      – Сир, вот девушка с вестью, –

5

астрономический инструмент, демонстрирующий движение планет, механическая модель планетной системы; иногда планетарий.