Старые фотографии. Елена Крюкова

взвеси полярной ночи плыл – стоял – висел – корабль.

      Даже издалека устрашал. Огромный, железный зверь, мачта торчит, достигая верхушкой звезд; сквозь туман смутно различимы орудия, скошенная труба.

      «Мы с ним будем бороться. Все просто. Он будет в нас стрелять. И мы в него. И – кто кого».

      Николай оглядел палубу. Маленький ледокол, могучий крейсер. Битва бегемота и божьей коровки.

      «Давайте уйдем!» ― рвался крик из груди.

      Да ведь и не ушли бы далеко. Сколько узлов в час делает СКР-19? А сколько – эта громадина?

      – Корабль к походу!

      – Стрелы завалить! Трюмы закрыть!

      – «Шеер», ― негромко говорит лейтенант Степин, всматриваясь в сизую, голубиную даль.

      Люди носились, метались, расчехляли орудия, мелькали руки, глаза, лица, бушлаты. Люди готовились. Люди боялись. Люди делали вид, что не боятся ничуть: кто пел песенку, кто закурил на ходу, и руки работали, а папироса в углу рта торчала, и ветер пепел в море с палубы сдувал. Люди старались двигаться спокойно, расчетливо и уверенно, но сбивались на дерг, на взмах, на резкий крик. Многие примут бой впервые. Крюков глядел на лица молодых матросов. Белые как снег. Улыбки вымученные. Смерть чуют. «А я разве старик?»

      – Крюков!

      – Так точно!

      – Дублируешь старшину-рулевого Транкова!

      – Есть!

      – Отдать швартовы!

      Лейтенант Степин отнимает от глаз бинокль. Хороший призменный бинокль, цейсовский. Немецкий. Ах ты, фрицевский, в бога-душу-мать.

      И за борт не выбросишь фашистскую поделку. Техника у гадов мировая.

      Тишина. Белесое, молочное небо. Звезды вспыхивают и гаснут.

      «Боже, я верю в тебя. Боже, не погаси мою звезду».

      И торкнулось под сердце: «Марэся…»

      Девочка-ромашка. Девочка-незабудка. Я не забуду тебя. Я… вернусь к тебе.

      «Мертвым, в гробу, а вернусь».

      ― Направление на цель… Дистанция…

      Пока артиллеристы не открывают огня.

      Крюков шагнул к Кротову.

      – Разрешите…

      – Разрешаю. Все, ― полоснул узким прищуром, ― разрешаю.

      – К орудию меня поставьте!

      – Крюков, ты матрос-рулевой, и ты заменишь Сашу Транкова, если…

      Николай сжал кулаки. Будто ударить кого готовился.

      – Хорошо! Будь по-твоему.

      Клацать перестали замки орудий. Тишина. Она обваливалась с небес, она сама была – небом.

      На земле, в мире, во всей Арктике есть только небо. Белый, высокий ночной храм неба. Белые, медленные, как тюлени, льды. Серые жесткие, железные скалы. Бога нет – медведю белому молись. Когда встанет солнце, и пойдет широко, вольно и безбрежно по небу, очерчивая мощный земной круг, холодный синий окоем, Север улыбнется, оскалится льдами, скалами, снегами. Плеснет ледяными слезами из-под борта – в лицо. А когда солнце царственно завершит небесный путь – начнет валиться за горизонт, но не сможет упасть, и польется на скалы, из-под черных плотных слоистых туч, алая угрюмая кровь – так восстанет закат, испугает до полусмерти нежные души суровых