Прелестник. Наталья Колобова

красотой голоса, но и каждым движением, выражением лица, – словом, исполнением. В ее голове не укладывалось, что именно Луи поет эти песни. Знал ли он о той силе, что исходила от него во время пения? Знал ли, что в эти минуты казался богом, на которого молились? Понимал ли, что искусство, с каким он исполнял любое произведение, преображало не только его самого, но и слушателей?

      Мари благодарно улыбалась, когда он вернулся из своего мира и внимательно посмотрел ей в лицо, ожидая оценки.

      – Оказывается, я так давно не слышала вас, – произнесла она. – Это прекрасно, достойно Орфея.

      – Это говорит Эвридика? – с намеком ответил он.

      Мари растерялась. Она невольно произнесла имя Орфея, но ведь оно не пустой звук, особенно для нее, да и для него, видно.

      – Скажите, Луи, а что это была за песня? Последняя?

      – Понравилась? – он бесцельно тронул струны.

      – Очень. Кто же автор? У вас есть ноты? Луи только усмехнулся.

      – Нет, нот у меня нету. А кто автор? Я думаю – Любовь, кто же еще?

      – Любовь? – повторила Мари, – это что же, вы сочинили?

      – Человек ничего не сочиняет, – Луи отложил лютню. – Что может создать жалкий человечишка? Грешить – сколько угодно… Любовь, только любовь…

      – И все же, это ваша мелодия? А стихи?

      – Да, если хочешь, – наконец сдался он.

      – Я хочу знать о вас больше, – уверенно сказала она.

      – Ради бога, разве я против? – смеялся он.

      – А на скрипке вы еще играете?

      – Редко, но бывает.

      Мари вновь очутилась у окна, взволнованно ворошила прошлое, глядя невидящими глазами во двор.

      Луи подошел к ней, тоже стал смотреть в окно.

      – Чему ты улыбаешься? – спросил он.

      – Я вспомнила, как вы меня рисовали, – тихо ответила она, – где эта картина?

      – В Куломье, в моей комнате.

      – Вы никому ее не показывали?

      – Я же дал слово. Но мне никто не запретит смотреть, правда?

      Мари вдруг застыдилась:

      – Зачем это? Отдайте ее мне.

      – Ну уж нет, – он лукаво улыбался.

      – Луи, мне стыдно, тем более прошло время.

      – Время – это миф, – спокойно возразил герцог и больше не сводил сияющих глаз с лица Мари.

      – Нет, – упрямилась она, – мы меняемся, значит, оно реально. Вы представить себе не можете, сударь, как я устала… устала от вечной неопределенности.

      Мари не могла бы объяснить, что заставило ее признаваться ему в своих личных переживаниях. До этой минуты она даже не думала, что с герцогом можно поговорить вот так откровенно: есть ли ему до этого дело? И вот, она неожиданно призналась ему в том, что угнетало ее уже не один год.

      Луи продолжал пристально смотреть ей в лицо. Ее слова, казалось, не удивили его, и он понимающе заметил:

      – Не знаю, есть ли определенность в действительности, но, дорогая, зачем же так? Твои дела обстоят куда хуже, чем я думал.

      – Что же вы думали? – заинтересовалась она.

      – Тебе