Вот жизнь моя. Фейсбучный роман. Сергей Чупринин

[113].

* * *

      Скажи мне, что за книги у тебя на полках стоят, и я скажу, одной ли мы с тобой крови. В нашем поколении этот критерий срабатывал безошибочно. И кто из нас, придя в квартиру к полузнакомым людям, не скользил взглядом – хоть бы и расположившись уже за пиршественным столом – по разнорослым книжным рядам? Что-то отмечая с чувством избирательного родства, и у меня, мол, такие же дома, а на чем-то тормозя даже и с ревностью: где же это они раздобыли то, за чем я давно и безуспешно охочусь…

      Вот позвала как-то меня, еще аспиранта, к себе в гости дальняя родственница моей жены. Она тогда продавщицей работала в «Синтетике» на Калининском – ну, москвичи, кому за 50, даже за 40, этот магазин сразу вспомнят и поймут, что с дефицитом у нашей милой Гали проблем не было.

      И действительно: в спальне этажерочка для себя, с Пикулем[114], Юлианом Семеновым[115], зарубежными детективами – это, теперь-то понятно, взамен дамских романов, которых на русском языке тогда еще не было. А в гостиной… Ну, глаз не отвести: два, даже три, может быть, полированных шкафа, а в них – всё, что филологическая душенька пожелать может. И «синий» Мандельштам, и «агатовая» Ахматова[116], и академический Достоевский, и альбомы – то Дега, то Чюрленис, – и Эйдельман[117], и Аверинцев, и Лотман…

      И все томики не потрепанные, как у меня дома, а чистенькие, с иголочки. Спрашиваю осторожно: зачем это тебе? «Ну как, – отвечает. – Я ведь замуж выйду? Выйду. Дети появятся? Само собою. А как вырастут – у них уже и библиотека будет. Так что спасибо скажут».

      На скучном языке такая заготовка книжек впрок называется, наверное, отложенным потреблением. Сейчас, дескать, мне не до книг, зато вот выйду на пенсию и тогда уж начитаюсь. Или детям, действительно, пригодится, внукам. И страшно подумать, какие фантастические тиражи оседали, помимо государственных библиотек, по домам у такой вот Гали, у такого, к примеру, Петра Ивановича. Не решусь сказать, была ли наша страна самой читающей в мире. Но вот то, что нигде, наверное, книжное собирательство не было столь престижным, столь прочно вошедшим в обычай, как у нас, – это уж точно.

      А Галя… Много лет мы с ней не встречались, поэтому я и не знаю, говорят ли нынче ее выросшие дети спасибо за шкафы, набитые когдатошним дефицитом. Зачем гадать, если с ума нейдет недавний разговор с одним моим старшим товарищем, который, собравшись вдруг помирать, начал спешно отдавать старые долги, приводить в порядок архивы. И надо, говорит, книги еще куда-то, пока я в силах, пристроить, вон их сколько за жизнь накопилось. «Ну что ты торопишься, – сержусь я. – Во-первых, и сам еще, Бог даст, почитаешь. И дети твои в конце концов сами разберутся». – «Э, – отмахивается он от меня, еще, с его точки зрения, молодого и глупого. – Дети-то, конечно, всё выбросят. Но им неловко это будет делать, стыдно как-то перед памятью обо мне. Уж лучше я их от этой неловкости и этой докуки сам избавлю».

* * *

      И опять аспирантские, 70-е. Самиздат как один из трех (наряду с библиотекой ИМЛИ и толстыми литературными

114

Пикуль Валентин Саввич (1928–1990) – писатель, батальные и особенно исторические романы которого в 1970-1990-е годы пользовались столь оглушительным успехом, что СССР почти не шутя называли самой читающей Пикуля страной в мире. Память о писателе увековечена несколькими многотомными собраниями сочинений, а совокупный тираж его произведений, по утверждению вдовы В. Пикуля, уже к 2008 году достиг 500 миллионов экземпляров. Его имя носят малая планета Солнечной системы, три морских корабля, улицы в Балтийске и Североморске, библиотеки Балтийского и Тихоокеанского флотов; памятники и памятные доски открыты в Мурманске, Санкт-Петербурге и Риге; с 1995 года ежегодно присуждается литературная премия имени В. Пикуля.

115

Семенов (Ляндрес) Юлиан Семенович (1931–1993), писатель, который после окончания Института востоковедения (1953) женился на приемной дочери С. В. Михалкова (1955) и, вступив, как тогда шушукались, в тесное сотрудничество с советской разведкой и контрразведкой, подолгу в 1960-1970-е годы работал как собкор и спецкор московских СМИ во Франции, Испании, Германии, на Кубе, в Японии, США и Латинской Америке. Но только ли этим объясняется его блестящая писательская карьера и его успех у читающих масс страны? Вряд ли, так что придется признать, что Семенов был действительно мастером остросюжетного, чаще всего детективного повествования. «Хм. А я именно от «Петровки, 38» едва ли не впервые прознал о Хлебникове и уж точно впервые – о ЗиФе, – подтвердил в комменте к этой новелле Юрий Васильев. – Да и в своем жанре Юлиан, ей-богу, далеко не из худших по любым меркам. Не Иванов, чай».

116

«Агатовая» Ахматова – «Попробуйте купить Ахматову. // Вам букинисты объяснят, // что черный том ее агатовый // куда дороже, чем агат», – припомнил Георгий Трубников в Фейсбуке написанное в те годы стихотворение Андрея Вознесенского «Книжный бум».

117

Эйдельман Натан Яковлевич (1930–1989) – вероятно, самый в 1970—1980-е годы популярный историк, автор книг о декабристах, Карамзине, Пушкине и Герцене.