Вот жизнь моя. Фейсбучный роман. Сергей Чупринин

не послушать, если чтение будет только для своих, а я в Москве все еще чувствую себя понаехавшим.

      И вот собрались, ждем поэта из другой комнаты, а пока кто-то из организаторов собирает со всех по трешке – «Виктору на обратный проезд». Что тоже в моих глазах повышает статус и, сейчас бы сказали, эксклюзивность того, что нам предстоит услышать.

      Впрочем, как Виктор Борисович читал, описывать не стану, чтобы не проиграть в состязании с петербуржцами, знавшими его не в пример лучше меня.

      И вот – расходимся. Идем к метро гурьбою, жарко обсуждаем услышанное и увиденное Я, правда, от провинциальной робости стараюсь никому не перечить. И лишь когда кто-то из новых моих знакомых восклицает: «И все-таки я так скажу: Кривулин гораздо выше Слуцкого!», подаю голос: «А почему именно Слуцкого?» – «Что ж тут непонятного, – объясняют мне хором. – Ведь сейчас же именно Слуцкий у них считается самым первым». Воля ваша, но я опять, сейчас бы сказали, не догоняю: «А чем Кривулин-то выше?» – «Чем, чем? – отвечают мне уже с раздражением. – Тем, что Слуцкий у этих сук печатается»[150].

* * *

      Была – это я совсем уж несмышленышам напоминаю – литература советская, в том числе хорошая. Была антисоветская, в том числе, по эстетическому счету, очень иногда так себе.

      А была еще катакомбная, и вот ее-то в 70-80-е я совсем не знал. Ни смогистов[151], ни лианозовцев[152], ни «Московского времени»[153], ни питерского андеграунда[154]]. И это, ей-богу, как-то даже странно. Во всяком случае, для критика, мало того что специализировавшегося в те годы на поэзии, так еще и стремящегося, как я, к систематике, каталогизации всего сущего и имеющего хоть какое-то право на существование.

      Но вот же – не знал. Самиздат и тамиздат со стихами такого рода в моей среде – сначала аспирантской, затем журналистской – не бродил; всё больше Бродский, ну, и то, что в эпоху гласности станут называть возвращенной классикой – в диапазоне от «Реквиема» Ахматовой до «По праву памяти» Твардовского. «Младофилологи»[155], в чей круг я тогда входил по касательной, всем современным, «савецким» в общем-то брезговали – хоть литованным, а хоть бы даже и не литованным.

      Что же до самих катакомб… В них надо было еще попасть – по чьему-нибудь личному приглашению. По избирательному родству, словом. А какое, спрошу я вас, у дворников, сторожей и операторов газовой котельной могло быть родство с вполне себе благополучным – так это, во всяком случае, воспринималось – homo soveticus: защищает диссертацию, печатается в подцензурных газетах и журналах, ездит на семинары молодых советских писателей, про черное и белое вслух не говорит, на горячее и горькое публично не откликается. Знать, конформист. Или, хуже того, коллаборант.

      И вот годы миновали, десятилетия. Первые перья нашего андеграунда – те, что не погибли, конечно, – вышли в князья, приобрели статусность: их издают, переводят, зовут на Запад и на Восток, пишут о них монографии. Так что трещинке, какая тридцать – сорок лет тому назад нас разделяла, пора б зарасти. Но вот же – не зарастает. Как до дела какого, отношения

150

«У этих сук печатается» – «Любой ценой, с любыми искажениями увидеть свой текст в печати – это было уже не для нас, – рассказывает Ольга Седакова. – Зачем? И так прочтут кому нужно. А ведь из мемуаров об Ахматовой мы видим, что для нее это было еще не так. Эзопов язык, снятые заглавия, посвящения и даты, все другие виды „каторжного клейма“ – на это шли ради читателя». И еще одна цитата – об андеграундной, в данном случае, мансардной жизни поэтов, сознательно отказавшихся публиковаться в советской печати; вспоминает Андрей Сергеев: «На мансарде читали свое-новое и, по просьбе, старое, обсуждали, в глаза разносили или превозносили. Не обсуждали как несуществующих си-си-пятников (ССП), от Светлова и Твардовского до Евтушенко».

151

Смогисты – участники СМОГа, одного из первых в СССР неформальных объединений молодых поэтов. По свидетельству Юрия Кублановского, который вместе с Леонидом Губановым, Владимиром Алейниковым и др., был среди организаторов этого объединения, название СМОГ первоначально являлось аббревиатурой слов «Смелость. Мысль. Образ. Глубина», но позднее стало расшифровываться как «Союз молодых гениев». И хотя СМОГ просуществовал чуть более года (февраль 1965 – апрель 1968), библиотека воспоминаний и документальных свидетельств о нем насчитывает сейчас десятки томов и сотни публикаций.

152

Лианозовцы – неформальное объединение андеграундных поэтов (Генрих Сапгир, Ян Сатуновский, Игорь Холин, позднее Эдуард Лимонов и др.) и художников (Оскар Рабин, Лидия Мастеркова и др.), существовавшее с конца 1950-х до середины 1970-х годов. Название объясняется тем, что участники этой группы обычно собирались у поэта и художника Евгения Кропивницкого в квартире № 2 барачного дома около станции Лианозово Савеловской железной дороги.

153

«Московское время» – неформальное сообщество поэтов (Александр Сопровский, Сергей Гандлевский, Алексей Цветков, Бахыт Кенжеев, Татьяна Полетаева, Александр Казинцев), совместно выпускавших одноименный машинописный альманах тиражом, колебавшимся от 7 до 10 экземпляров.

154

Питерский андеграунд – наиболее панорамно он представлен в литературной энциклопедии «Самиздат Ленинграда» (М., 2003).

155

«Младофилологи» – так я называл, и до сих пор в шутку называю, своих друзей, в кругу которых считалось зазорным не только печататься в гонорарных изданиях (типа журнала «Вопросы литературы»), но и работать над трудами с многообещающими названиями вроде «Судьба Пушкина» или там «Истоки русского реализма». Только комментарии! Только архивные публикации! И только лаконичные, чисто конкретные статьи – ну, например, «Еще раз к вопросу об еще одном из возможных источников…»! Позиция, понимаете ли.