Работаем с полудня до апокалипсиса. Ирина Вадимовна Лазаренко

на него наводит.

      Уцепившись за самый холодный кусочек своего человечьего сознания, Тан сумел согнуть руки, обхватить её тонкие птичьи предплечья, поднять над собой.

      – Рассказать тебе сказку?

      – Иди в пекло!

      Её верхняя губа дёрнулась, обнажая зубы. Обычные человеческие зубы, но ей уже случалось впиться ему в шею, словно вампир дохелиосановой эпохи. И это было больно.

      Тан перекатился на кровати, подмял сестру под себя, прижал её запястья руками, ноги – голенями. Она шипела и сыпала проклятиями. Тан наклонился, коснулся её носа кончиком своего. Его волосы упали ей на лицо, и она жадно вдохнула их запах, не прекращая костерить его на чём тьма стоит.

      – Я всё-таки расскажу тебе сказку, – промурлыкал Тан. – А может, даже притчу. Тебе не понравится, я знаю.

      И он стал шептать ей в ухо, едва слышно – потому что её это бесило, и чуть напевно – потому что её это успокаивало:

      – Тысячелетиями по миру ходит Голод, неся бремя, которого не выбирал, и наделяя им людей – люди тоже его не выбирали, но у них, как и у прочих рас, удивительно немного выбора.

      Однажды Голод встретил ребенка, который протянул ему спелое сочное яблоко.

      – Почему ты даешь мне еду? – спросил Голод.

      – Потому что ты выглядишь голодным, – бесхитростно ответил ребенок.

      Голод горько рассмеялся. Быть может, впервые за тысячелетия он почувствовал себя неуверенным и уязвимым, хотя не мог понять, почему.

      – Мой голод нельзя утолить, глупый ты малыш, – сказал он.

      Ребёнок задумался.

      – Может быть, твой голод утолит не еда, а что-то другое? – спросил он. – Но всё равно возьми яблоко.

      И Голод взял яблоко, сам не зная, почему.

      Если бы он тогда задумался, то смог бы понять нечто очень важное: что даже вечный голод может быть насыщен – состраданием. Но Голод этого не понял: он был слишком прост и слишком самодоволен для таких сложных мыслей…

      Сестра уже не пыталась его ударить и не ругалась. Отвернувшись, смотрела в окно, тихо поскрипывала зубами. И едва заметно подрагивали её птичьи запястья под его пальцами.

      Тан отпустил её, уверенный, что какое-то время она больше не станет пугать его и кусаться. Перекатился по кровати к окну и стал расковыривать форточку. Хотелось немедленно впустить в этот дом свежий воздух. Свежий, холодный, пахнущий ноябрём, сопревшими листьями, близким снегом – чем угодно, кроме этого неправильного, нековременного сладкого запаха мандаринов.

      Сестра тоже скатилась с кровати, по другую сторону, взялась за ручку двери. Он не ожидал, что она уйдёт молча. Никогда такого не было.

      – Тебя не должно быть здесь, – сказала она, настырная в своём бессмысленном упорстве. – Твоё должно быть моим.

      Тан не оборачивался и держал плечи расслабленными, но внимательно наблюдал за ней в отражении стекла.

      – Не переживай, сестра. Когда-нибудь ты смиришься с моим существованием и мы перестанем бесконечно повторять этот спор.

      За его спиной