Тихий переход. Михаил Гинзбург

за окном. Город внизу все еще спал или делал вид, что спит.

      Кассандра. Амелия Рейнхардт. Тамир Хасан. Ниточки, ведущие в неизвестность. Поиск призрака в цифровой паутине продолжался. И Эвелин чувствовала, что чем ближе она подбирается к разгадке, тем тоньше становится лед под ее ногами.

      Глава 7

      Имя Амелии Рейнхардт, уволенной из ее же Института, отзывалось холодком опасности. Пытаться раскопать ее историю здесь, под носом у системы и, возможно, у самого Финча, было бы неосторожно. Пока нет. Анонимный исследователь из списка – иголка в цифровом стоге сена. Оставался Тамир Хасан. Лингвист, теоретик "математических резонансов в прото-языках". Эксцентрик. Возможно, безумец. Но его поле деятельности – язык, код, структура – пугающе точно совпадало с тем паттерном, что Эвелин обнаружила в данных, и с тем, о чем писала "Кассандра". Он казался наиболее логичной отправной точкой.

      Поиск начался в тишине ее кабинета, ставшего теперь местом не только официальной работы, но и тайных изысканий. Эвелин погрузилась в академические базы данных – не те общедоступные, что индексировались Системой для всех, а в глубинные, архивные слои, требующие специальных допусков или обходных путей. Она искала следы Хасана.

      Публикационная активность профессора оборвалась резко, около семи лет назад. Последние статьи, опубликованные в малоизвестных междисциплинарных журналах, были посвящены темам вроде "Квантовая запутанность и семантическая структура" или "Фрактальная геометрия мифа". Научное сообщество, все более тяготеющее к прикладным, легко верифицируемым исследованиям в духе "оптимизации", встретило их молчанием или насмешками. Согласно официальным данным Городского Университета, где он возглавлял кафедру компаративной лингвистики, профессор Хасан вышел на пенсию по состоянию здоровья. Текущее местонахождение – неизвестно. Стандартная формулировка для тех, кто решил исчезнуть с радаров.

      Эвелин решила, что цифровой след слишком холоден. Нужно было ехать туда, в университет. Возможно, остались коллеги, архивы, какие-то материальные зацепки.

      Путешествие в университетский кампус на другом конце города стало погружением в еще один слой меняющейся реальности. Автономный маглев-капсула нес ее над городом по выделенной эстакаде. Внизу проплывали кварталы – стекло, сталь, стандартизированные жилые модули, редкие островки зелени в геометрически правильных парках. Рекламные щиты транслировали не образы, а динамические потоки данных – биржевые котировки, уровни загрязнения воздуха, индексы социальной стабильности. Все точно, информативно, лишено двусмысленности. Лишено человеческого.

      Университетский район встретил ее странным сочетанием старого и нового. Величественные здания из потемневшего камня, хранящие память о временах, когда знание было приключением, а не оптимизацией данных, соседствовали с новыми корпусами из самоочищающегося стекла и умного бетона. Воздух здесь казался иным – менее стерильным, с запахом