Вездесущий. Анатолий Спирин

расскажи,

      Но лишь меж нами тет-а-тет.

      Андрею показалось, что он побледнел от неимоверного страха, как полотно, выбеленное хорошей хозяйкой, и никак не мог сосредоточиться на своих мыслях. Он то резко проваливался в кромешную тьму, то, глотая с жадностью воздух, словно всплывал из страшной бездны на поверхность не менее страшной действительности, постепенно различая предметы, сосредоточенные лица. Внимание его задерживалось на многочисленных инструментах для кромсания человеческой плоти. Он понимал, если он не успокоится, то этот пожилой очкарик с сизым носом распишется на его физиономии вон тем ножичком. У него мурашки побежали по телу. Страшная картина не давала собраться с мыслями. А когда опухшее лицо с огромными очками нависло над головой Андрея, он просто отдался судьбе, как человек, пришедший к стоматологу лечить ноющий зуб. Он внимательно разглядывал морщины на желтушной коже хирурга, его сливообразный сизый нос и думал: «Да, ненамного ты меня симпатичней, а лет двадцать назад выглядел, наверное, неплохо…» Отвлёкшись от предстоящей операции, Андрей успокоился и почувствовал, что он вновь обрёл уверенность в своих силах.

      Повязка с головы Андрея была снята, и он услышал множество внутренних голосов. Они переплетались, как на хорошем базаре, где торговали деревенские бабы, стараясь перебить друг друга, расхваливая свой товар. Но, видно, его сознание перестроилось так, что он свободно мог анализировать любую фразу, любую мысль, в чьей бы голове она ни возникала.

      «Боже мой, какой ужас, фарш из мясорубки и то симпатичней выходит». «Вот тебе и красавец, в которого влюбиться можно, а этот мясник думает, что здесь можно что-то исправить – маэстро нашёлся!» «Ой, я не могу смотреть, мне плохо!» «Вот звери, чего натворили – угробили парня!»

      Этот хор голосов, казалось, никогда не кончится.

      Евгений Александрович наклонился ещё ниже, неприятный запах похмелья резанул носоглотку. «Эй, мужик, ты не мог бы маску плотнее надеть, а то дыханье спёрло от перегара».

      Старый хирург вздрогнул, посмотрел на своих ассистентов, снял очки и тщательно протёр линзы. Пророкотал басом:

      – Кто посмел сказать мне эти слова, прошу извиниться или покинуть операционную.

      Все недоумённо смотрели на Евгения Александровича, не понимая, о чём это он говорит. Он обвёл всех строгим взглядом и добавил:

      – Неуважение к старшим грозит молодому поколению деградацией и полному моральному опустошению. На первый раз я прощаю вашу непростительную выходку… Но вы должны сделать из моего замечания вывод…

      Нос хирурга вновь повис над Андреем, линзы очков зловеще сверкнули, увеличивая и без того выпуклые рыбьи глаза, покрытые влажной слезливой плёнкой. Сомнения, что этот маэстро имеет право резать живую плоть, воображая, что создаст нечто подобное искусству, возрастало с каждой секундой. А когда в руке Евгения Александровича появился скальпель, и холодная резина перчаток коснулась лица, Андрей не выдержал: крепко схватив пожилого хирурга за руку, прошептал ему