Вездесущий. Анатолий Спирин

меня испугала, я же и виноватая осталась. Что произошло-то?

      Андрей замер, остановив своё дыхание. Он чувствовал, как перехватило горло. Смотрел в недоумённые глаза сестры. «Что её так удивило и испугало одновременно?»

      – Полина, посмотри на ногу, ты чего-нибудь на ней видишь или нет?

      – А что я должна видеть, по-твоему? Нога как нога – даже симпатичная.

      – Вот то-то и оно, что ты ничего не видишь, а на этом месте раньше кость выпирала, а когда всё срослось – шрам рваный остался – нога-то на коже болталась. Поняла?

      – Поняла, чего ж орать-то? Молодцы, хорошо операцию провели, а шрам рассосался. Всего и дел-то.

      Работа остановилась, а Андрей ликовал. «Это не мираж и не галлюцинации – у него всё получилось, значит, всё это возможно». Он готов был прыгать от радости, но тело так и оставалось недвижимым. «Почему он не может приказать себе встать?» Пока для него это было неразрешимой загадкой.

      – Этот шрам что, за двое суток рассосался? Ну что ж, посмотрим, что у нас там дальше, и она с удвоенной энергией принялась разрезать бинты. Полина усердно помогала Татьяне, ворочая непослушное тело Андрея. Вскоре все бинты на теле, кроме лица, были сняты. Удивлению Татьяны не было предела. Полина смотрела на неё, как на сумасшедшую. Наконец изрекла несмело, казалось ей, умную мысль:

      – Да ты, Танюша, может, не того раздеваешь? А твой клиент давно уж на кладбище обитает. А?

      – Замолчи, типун тебе на язык! Я что, свою работу не узнаю? Кроме меня, никто перевязку так не сделает. Поняла?

      – Поняла. Чего ж ты так возмущаешься? Парень выздоравливает, и слава Богу. Лицо ему открой, оно-то, наверное, не изменилось.

      – Евгений Александрович запретил к лицу прикасаться. – Он же у нас художник! Всё думает, как бы хоть немного исправить страшные шрамы. – Сегодня к операции должен приступить.

      У Андрея холодок пробежал по спине. «Что, сегодня его должны кромсать? У кого-то появилось желание изменить его изуродованное лицо? Но он-то этого не хочет и не позволит больше прикасаться скальпелем к своему телу. Не позволит, как же! Кто интересно им запретит, не он ли, с его состоянием? Они же не знают, что он всё чувствует и видит. Как дать им знать об этом?»

      Полина ткнула Татьяну в бок.

      – Давай разбинтовывай парню голову – пусть кожа отдохнёт.

      «Вот толстуха, лезет не в свои дела. Ей бы гири тягать на помосте, а она со своим торсом в сёстры милосердия подалась. Больных-то покалечит. «Да что ж я так зло про неё? Душа у неё добрая, отзывчивая, всем поможет – никому не отказывает».

      Андрей понять не мог, «что это тётка о таких вещах вслух рассуждает? А Полина – ноль эмоций, будто и не слышит. Ан нет, вот и она что-то залепетала каким-то глубоким грудным голосом, совершенно непохожим на её густой баритон». Этот голос исходил ниоткуда, он был везде. Андрей присмотрелся и обомлел – Полина совершенно не раскрывала рта. «Что же получается? Он, Андрей, умеет не читать мысли, а слышать их, как произносимую речь, только изменённую в своей тональности.