Вездесущий. Анатолий Спирин

стоит. И попросите, чтоб она напрасно не ходила в клинику. Убедите её в этом. Скажите, что сами ей позвоните, если что не так. Она вас послушает. Фотографии положите на тумбочку возле моей кровати и скажите медперсоналу, чтоб их не трогали. Вы всё поняли, о чём я вас просил?»

      – Да, да! Я понял и выполню всё в лучшем виде. – Он ещё постоял в раздумье и стал делать профессиональные надрезы на лице Андрея. Кровь струйками потекла на клеёнку, и Евгений Александрович, лихорадочно промокая ватными тампонами, бросал набухшую кровью вату в ванночку.

      Кровь внезапно остановилась, и хирург аккуратно стал бинтовать Андрею голову. В дверь неожиданно постучали. Он молча подошёл и толкнул её наружу, распахивая настежь.

      Перед коллегами стоял Евгений Александрович, его помолодевшие глаза светились счастьем. Сквозь маску прозвучал его привычный басовитый голос. Грубости и злости как не бывало:

      – Ну, дорогие мои коллеги, что вас беспокоит в этот неурочный час?

      Татьяна кивнула в конец коридора:

      – Мать Андрея пришла – передачу принесла и спрашивает, как здоровье у сына, как проходит операция? Плачет. Просит пустить к сыну, как только операцию сделают.

      – Я поговорю с ней. Скажите, что я минут через десять, выйду, – и он вновь скрылся за дверью операционной. В коридоре воцарилось молчание… Ждали, когда Евгений Александрович освободится.

      Все были в недоумении, почему в этот раз он был такой странный, почему не пригласил ассистентов на операцию? Что он там делал? Одному богу известно… Но никто не рискнул пойти ему наперекор. Его побаивались, и авторитет специалиста довлел надо всеми, не давая возможности советовать или противиться его решению.

      – Больного в палату! Особый уход. Назначить массаж и принудительную гимнастику. Я поставлю этого парня на ноги! – Евгений Александрович стремительно прошёл в конец коридора. Долго разговаривал с матерью Андрея, уговаривая напрасно не тратить время и деньги на бесполезные посещения и передачи.

      Она плакала, не желая его слушать, приговаривая:

      – Андрюшенька, мальчик мой! – Затем поднимала глаза на Евгения Александровича, умоляя дать ей увидеть сына, погладить его руки, его волосы. Дать ей выговориться и поплакать.

      Старый хирург не выдержал – жалость сжимала его сердце, и он сдался.

      – Хорошо, я даю вам ровно десять минут. При условии, что вы не будете плакать. Андрея нельзя расстраивать. Я буду рядом и выпровожу вас немедленно, если вы не сдержите своего обещания. Вы меня понимаете? Вытирайте слезы и следуйте за мной.

      На свидание матери с сыном, разлучённых нелепым, страшным случаем, смотреть без слез было невозможно, и Евгений Александрович тихо вышел в коридор, оставив Анну Николаевну наедине с сыном.

      Она, уронив голову на грудь сына, гладила его податливые, шелковистые волосы и молчала. Она боялась расплакаться, повторяя про себя ласковые слова. Душа Андрея плакала, но он крепился, боясь выдать себя и свои неимоверные возможности. Он боялся,