Бремя страстей человеческих. Уильям Сомерсет Моэм

что это невозможно? Здесь это совершенно немыслимо.

      У него рождались разные планы, но она их отвергала один за другим.

      – Я боюсь. Какой будет ужас, если тетя узнает.

      Наконец у него мелькнула блестящая мысль:

      – Послушайте, в воскресенье вечером вы скажете, что у вас разболелась голова и вы побудете дома. Тогда тетя Луиза пойдет в церковь.

      По вечерам в воскресенье Мэри-Энн ходила в церковь, и тете Луизе приходилось оставаться дома, но она с удовольствием воспользовалась бы возможностью послушать вечерню.

      Филип не счел нужным оповестить своих близких о той перемене, которая произошла в его взглядах на религию, все равно они бы его не поняли; спокойнее было по-прежнему ходить в церковь как ни в чем не бывало. Но он ходил туда только по утрам, считая это уступкой общественным предрассудкам, а свой отказ от вечернего посещения церкви – достойным проявлением свободомыслия.

      Выслушав его предложение, мисс Уилкинсон секунду помедлила, но потом покачала головой.

      – Нет, не могу, – ответила она.

      Однако в воскресенье за чаем она удивила Филипа.

      – Я не пойду в церковь вечером, – вдруг объявила она. – У меня страшно болит голова.

      Миссис Кэри очень встревожилась и дала ей какие-то капли, которые сама принимала в подобных случаях. Мисс Уилкинсон поблагодарила и сразу же после чая сказала, что пойдет к себе и ляжет.

      – Вы уверены, что вам ничего не понадобится? – спросила миссис Кэри.

      – Совершенно уверена, спасибо.

      – Тогда я, пожалуй, схожу в церковь. Мне не часто удается бывать там по вечерам.

      – Конечно, идите.

      – Я буду дома, – сказал Филип. – Если мисс Уилкинсон что-нибудь понадобится, она всегда сможет меня позвать.

      – Тогда оставь дверь в гостиную открытой – если мисс Уилкинсон позвонит, ты услышишь.

      – Хорошо, – сказал Филип.

      Итак, в шесть часов вечера Филип остался в доме наедине с мисс Уилкинсон. Он чуть не заболел от страха и жалел, что затеял всю эту историю, но было уже поздно: теперь ему придется действовать – ведь он сам развязал себе руки. Что подумает о нем мисс Уилкинсон, если он сбежит в последнюю минуту? Он пробрался в переднюю и прислушался. Сверху не доносилось ни звука. Он даже подумал, не разболелась ли у мисс Уилкинсон голова на самом деле. Может быть, она все забыла? Сердце его замирало. Он стал тихонько подниматься по лестнице, испуганно останавливаясь всякий раз, когда скрипела ступенька. Подойдя к комнате мисс Уилкинсон, он остановился и прислушался снова; пальцы его прикоснулись к дверной ручке. Он помешкал. Ему показалось, что он простоял в нерешительности не меньше пяти минут; рука его дрожала. Охотнее всего он бы удрал, если бы не боялся, что потом его замучат угрызения совести. Он словно готовился к прыжку в воду с самой высокой вышки купальни; снизу эта вышка выглядит совсем не страшной, но стоит взобраться наверх и посмотреть вниз на воду, как душа уходит в пятки; единственное, что может заставить вас прыгнуть, – это стыд: