Лея Салье. Алексей Небоходов

она лишь холодно подмечала:

      – Ты слишком сентиментальна, привязываешься к людям, которые не задержатся рядом. Через месяц они забудут тебя, а ты их?

      Лена тогда не знала, как ответить, но спустя годы поняла: это было не предостережение, а внушение, что искренние привязанности – это слабость.

      Когда ей исполнилось пятнадцать, мать произнесла главное наставление, которое, как позже осознала Лена, определило её дальнейшую судьбу:

      – Женщина либо контролирует ситуацию, либо становится игрушкой. Вопрос в том, кем станешь ты.

      В тот момент Лена ещё думала, что может просто жить своей жизнью, что эти разговоры останутся чем—то далёким, не имеющим к ней отношения, просто словами, которыми мать пыталась заполнить пустоту. Она убеждала себя, что всегда сможет поступить иначе, что у неё есть выбор.

      Мать готовила Лену к такому развитию событий всю её жизнь. С детства внушала, что всё в этом мире – игра, в которой либо ты управляешь, либо тобой управляют. Теперь Лена осознала: мать никогда не пыталась её защитить, не пыталась научить избегать боли. Она готовила её к принятию неизбежного.

      – Ты красивая, – сказала она однажды. – Это твой козырь. Не растрачивай его на глупости.

      Лена не ответила тогда – не нашла слов. Но теперь, спустя столько времени, ей стало очевидно: её не спросили, хочет ли она.

      Мать не просто внушала Лене, что в мире нет места для слабости, а последовательно, шаг за шагом, демонстрировала, как всё устроено на самом деле. Она показывала примеры, приводила истории, объясняла, почему люди вокруг оказываются в положении победителей или проигравших. Не было места для иллюзий – только расчёт, только правила, по которым следовало играть. Лена с детства усваивала эти уроки, сначала не понимая их глубины, но со временем осознавая: мир не изменится ради неё, и, если она хочет выжить, ей придётся подчиняться этим законам.

      Так почему должно было удивлять то, что позже мать отправила её в этот дом, к Леониду, к Николаю? Лена пыталась вспомнить, злилась ли тогда. Возможно, да. Тогда это ещё вызывало боль. Тогда она ещё надеялась, что мать пожалеет её, что скажет хоть слово в её защиту.

      Но теперь, сидя в этой комнате, прислушиваясь к собственному дыханию, Лена понимала: злость ушла.

      Осталось только осознание того, что всё случившееся было неизбежным следствием многолетнего воспитания, встроенного в её сознание, пропитанного материнскими наставлениями, которые давно превратились в её внутренний голос. Теперь ей нечего было терять, потому что у неё больше не было иллюзий о том, что можно жить иначе, быть кем—то другим, выбирать свой путь. Вся её жизнь до этого момента была лишь подготовкой к тому, что стало её реальностью.

      Лена не думала о Николае. Она избегала этого имени, старалась не касаться даже его отголосков, но воспоминания – это не мысли, которые можно отодвинуть. Они жили в запахах, в звуках, в случайных отблесках света. И порой, когда что—то касалось нужного нерва, они всплывали, как тонущие обломки, долго державшиеся на поверхности, но наконец отдавшие