Сорочье гнездо. Ольга Пустошинская

болото.

      Грязи, тёплой от солнца и вязкой, оказалось по щиколотку. Он с усилием вытаскивал ноги, чёрная жижа сразу скрывала следы, пузырилась. На середине ямы Прошка поскользнулся и провалился в вонючую хлябь по голяшки. Рванулся, да ещё глубже увяз и сообразил, что загнал себя в ловушку. Он шарил руками в грязи, надеясь нащупать опору, корягу какую затонувшую или палку, и ничего не находил. Задёргался, заревел в голос.

      – Помогите! Я тут! Помогите!

      Никто не откликнулся, видно не пришла ещё пора убирать овёс, не было в поле людей. Прошка кричал, задыхаясь от болотной вони, и понял вдруг: засосать может не только трясина. Упадёт – и конец ему, захлебнётся. Мягко и приятно затягивала хлябь, теперь она доставала до пояса. Прошка забарахтался в грязи, завизжал и во мгновение ока завяз по грудь.

      Как же не хотелось ему умирать, да ещё так позорно. И зачем, дурак, в яму полез? Он задрал голову и увидел, как по небу медленно плывут кучерявые облака, а в синеве летит птица. Хорошо ей, с крыльями-то.

      Застрекотала сорока, зашуршал бурьян на краю бочаги. Прошка обмер.

      – Красавец! – раздался наверху язвительный голос тётки Клавдии. – Ровно поросёнок в грязи застрял. На кой ты туда залез, а? Вылезай! Что?.. Не можешь? От напасть-то! Глядите-ка, сиротка бедный, тихой да смирной! Как вожжа под хвост… ой-ой-ой! – Ведьма подбоченилась. – Вытаскивать тебя, иль будешь дальше ворохтаться?

      – В-вытаскивать… – просипел Прошка. Топь засосала его по горло.

      – И на кой тебя вытаскивать? Вдругорядь снова убежишь.

      – Не убегу…

      Тётка Клавдия довольно хмыкнула: «Ну смотри же, обещался», закрыла глаза и забормотала заклинания. Прошка почувствовал, как в бочаге заходила ходуном грязь, точно кто баламутил её на дне. Неведомая сила вытолкнула его из топи и швырнула в траву, к ногам хозяйки.

      Он лежал ничком и ждал пинков и ударов – тётка Клавдия была на расправу скорой, – но та сказала:

      – Обещалась тебя пальцем не трогать – и не трону.

      Она развела в стороны руки. Потрясённый Прошка увидел: они на глазах обрастают чёрными и белыми сорочьими перьями. И вот уже не тётка стоит у края ямы, а длиннохвостая птица.

      – Пор-росёнок! Быстр-ро домой, гр-рязный пор-росёнок! – прострекотала сорока. Она вспорхнула и улетела, оставив Прошку в чёрной луже, в неподъёмной от грязи одежде.

      Он долго лежал, не находя сил даже пошевелиться, не то чтобы встать, пока лицо не стянуло коркой. Сел, помогая себе руками, вытряс из котомки вонючую жижу с раскисшим хлебом и картофелинами и, чумазый как чёрт, побрёл на заплетающихся ногах через поле овса.

      У реки Прошка помылся, кое-как постирал штаны и рубаху, тёр с песочком, но жирная грязь сходила плохо. Мало-мальски он высушил одежду на солнце и натянул её на себя влажную. И тут обнаружил пропажу крестика, утопил, должно быть, в бочаге.

      На заимку Прошка вернулся к вечеру. В избе садились за стол, Настёна как раз доставала из печи кашник – глиняный горшок с ручкой. На скатерти лежали большие ломти хлеба, огурцы и лук-перо.

      Прошка