Вӧрса. Мерлин Лерой

знаю! Митяй! Во главу колонны! Туда, – Вежев сориентировался по компасу, махнул рукой направление, вполголоса добавил, – и винтовку свою забери.

      На кладбище вышли в ночь. Широкая поляна, покрытая саваном нетронутого снега, играла в лунном свете колдовскими искрами, сбегáла к посёлку и заметённым по крышу баракам. Лишь отчётливо выделялись на белом чёрные кресты и холмы общих могил. Тишина стояла мёртвая, ветер утих совершенно. Месяц был яркий, на мороз.

      Семёрка измученных людей разбрелась широко, устали идти след в след. Всё происшедшее казалось глупым сном, словно морок заставил тащиться по дикому лесу, искать себе на ситан [3] приключений. Каждый мечтал, что вот-вот окажется пусть не дома, но уж точно возле какого ни есть тёплышка, скинет обувь, тяжёлую, давящую на плечи одёжу, выпьет из дымящей кружки чаю или покрепче чего, съест хотя бы хлеба краюху. А если мясного горячего похлебать, то и дальше можно жить! Без мяса на севере всё равно, что без воздуха. Вот, взять, супчик из рябчика – нежный, духмяный, с лесными травами и клюковкой сверху для кислоты – лучше всякого куриного бульону усталость и хворь лечит.

      – А-а-а!!! – дико заорал Вежев. Эхо понесло его боль по белому полю замёрзшей реки и откинуло назад от чёрной стены елей на другом берегу.

      Остальные не сразу поняли что случилось, вскинули ружья.

      – Капкан, сука-а-а! Он мне ногу слома-а-ал!

      Все замерли столбами, боясь шевельнуться. Первым сообразил Митяй. Перевернул винтовку и начал тыкать прикладом перед собой. Побрёл к Вежеву, как по топкому болоту. Боровко мигом вспомнил схему и крикнул:

      – Второй вот там стоит, у леса, третий ближе к вышке.

      Только тогда подбежали, подняли Вежева, разрыли чёрный под луной от крови снег. Капкан захлопнулся плотно, перебил ногу повыше щиколотки, раздробил кость. Снять его сейчас не смог бы никто. Туго перевязали ногу ремнём под коленом, аккуратно уложили стонущего коменданта на связанные его лыжи и тихонько потащили дальше. Митяй вперёд помчался, будить фельдшерицу.

      Ввалились в медпункт, втащили Вежева, водрузили на стол, принялись раздевать, штанину разрезали. Илья с Егором так и стояли с вилами у дверей, словно королевские гвардейцы, только худые и одеты победней. Стремительно вошла прямая как палка старушенция, бывшая питерская эсэрка Искра. Ещё при царе фельдшерские курсы кончала. Всю жизнь в лесу просидела. Сперва как бомбистка, потом как троцкистка. А была Анна Павловна Смирнова хороша когда-то, чуть замуж не вышла за одного штабс-капитана. Помолвочное колечко до сих пор у сердца хранила. Ну да что теперь-то…

      – Придётся ампутировать, – сказала как отрезала. – Мойте руки, товарищ уполномоченный, будете ассистировать. Остальных не смею задерживать.

      «Завтра же утром уеду, – решил Боровко, – гори оно всё синим пламенем!»

      «Остальные» вышли во двор. Митяй с Генем и Венем повернули к казарме, Егор с Ильёй побрели к бараку. Suum cuique [4], как говорится. Только замер вдруг Егорка, взглянув на звёздное небо со всполохами от крыл Каленик-птицы [5] над еловыми вершинами, и так ему жить и любить захотелось, аж до светлых слёз.

      – Ну,