Вселенная против Алекса Вудса, или Светская церковь Курта Воннегута. Гевин Экстенс

на маму. Она делала вид, что читает книгу.

      – А что было потом? – не унимался я. – Ну, когда взяли образцы, откачали жидкость и пропылесосили крошку?

      – Дальше было просто, – ответил доктор. – Промыли рану физраствором, приладили к черепу такую пластинку, чтобы прикрыть рану, взяли небольшой участок кожи у тебя с бедра на заплатку и все зашили. И стал ты как новенький.

      – Ничего себе! – воскликнул я. – Так вот почему на ноге тоже бинт! То есть под бинтами я типа Франкенштейн? Везде швы, и к черепу привинчена здоровенная железяка?

      – Именно так, – сказал доктор Патель и добавил: – Только пластинка не железная. Она из особого материала. Он будет постепенно, в течение нескольких месяцев, растворяться, пока череп под ним не восстановится. В конце концов пластинка исчезнет, швы рассосутся, и ты снова будешь обычным мальчиком.

      – Но шрам-то хоть останется?

      – Возможно.

      Я нахмурился и похлопал себе по голове.

      – Лекс! – цыкнула мама, не отрываясь от книги.

      Я тут же оставил голову в покое.

      – Доктор Патель, а куда же они деваются, когда рассасываются? – спросил я. – Ну, швы и особая пластинка?

      – Материал, который тело может как-то использовать, включается в обмен веществ и превращается, например, в мышцы или в жир. А остальное расщепляется и выводится.

      Я немного подумал.

      – В смысле выходит со стулом?

      – Лекс! – снова одернула мама.

      – Это в больнице так говорят, – пояснил я. – Медицинский термин.

      – На самом деле большая часть выводится с мочой, – уточнил доктор Патель.

      – Все, на сегодня хватит, – объявила мама.

      С тех пор доктор Патель рассказывал мне всякие интересные штуки только когда в палате не было мамы. То есть очень редко.

      И хотя голову мне заштопали и она прекрасно восстанавливалась под особой растворимой пластинкой, меня все равно оставили в больнице еще на неделю – наблюдать за динамикой и за тем, чтобы установился правильный режим питания и сна. У меня перебывал миллион всяких врачей и еще больше медсестер, а иногда я ходил на рентген, чтобы снимки показали, как заживает мой череп. Еще приходилось отвечать на кучу вопросов и выполнять всякие странные тесты, по которым врачи могли судить, правильно ли функционирует мой мозг.

      По всему выходило, что правильно.

      Органы чувств тоже работали безотказно. Я мог читать и писать, помнил таблицу умножения до двенадцати и хорошо собирал всякие штуки из конструктора. Через несколько дней диеты и специальных упражнений восстановилась координация движений. Единственное, что немного пострадало, – это память, но настолько незначительно, что и говорить об этом не стоило. Я запоминал длинные списки слов и последовательности чисел, безошибочно находил различия между рисунками, всегда узнавал, какой предмет из группы убрали. Мог рассказать, что давали на завтрак, что случилось вчера или в тот день, когда я впервые пошел в школу, помнил, как однажды на Вестонском пляже сел на осу. Я даже мог перечислить почти всех животных Бристольского зоопарка: паукообразная обезьяна, кошачий лемур, золотистый львиный тамарин и так далее