Миссис Хемингуэй. Наоми Вуд

о том, что счастливейшие моменты ее жизни были связаны с музыкой. Часто по вечерам, когда мать задремывала, приоткрыв пожелтевшие губы и тяжко дыша, Хэдли отправлялась бродить по Сент-Луису, смотрела по сторонам и слушала, как сверстницы болтают о мужчинах, домашних делах и новых перчатках. А вернувшись домой, рыдала в ванной, зажав рот полотенцем, чтобы мать не услышала. Потом, уже вечером, она усаживалась к фортепиано, и отчаяние сразу отступало.

      Быть может, от роли медсестры она сама получала некое болезненное удовольствие. Мать не держала ее при себе постоянно, и Хэдли вполне могла отлучаться по вечерам.

      На самом деле это в ней много лет назад что-то надломилось, и она сдалась. Забросила друзей и танцы. Единственными мужчинами, с кем Хэдли в ту пору разговаривала, были муж сестры да владелец овощной лавки в конце улицы, который жалостливо глядел на нее поверх бледных апельсинов.

      Прозвучал последний аккорд. Эрнест не смотрел неотрывно на ее руки и не был заворожен ее игрой, ничего такого: он удивленно обернулся, когда она закрыла рояль.

      – Кто-нибудь, поставьте еще пластинку, – попросила Хэдли. – А то стало слишком грустно.

      Но комната вдруг взорвалась аплодисментами. Хэдли было приятно – она отлично справилась.

      Когда вечер закончился, они с Эрнестом вышли на улицу. Дорожка размокла от дождя, и желтые листья впечатались в глину.

      Эрнест стоял, неловко засунув руки в карманы.

      – Отличный плащ, – сказала она, поправляя ему воротник.

      – Многие женщины так говорят. – Эрнест выглядел смущенным.

      – Писк моды, да? Ты в нем похож на какого-нибудь… – она рассмеялась, – герцога.

      – Можно тебя проводить?

      – Можно, но ты уже это сделал. Сегодня я ночую здесь.

      Он притянул ее к себе и поцеловал. Более целомудренно, чем она ожидала, – просто прикоснулся губами к ее губам.

      – Ты долго пробудешь в Чикаго?

      – Три недели.

      – Тогда у нас есть три недели.

      Они дали друг другу обещание увидеться снова после того, как она вернется домой. Хэдли писала Эрнесту, что встреча с ним стала для нее освобождением. Побегом из тюрьмы. Что теперь она вырвется со Среднего Запада на волю – прочь из Сент-Луиса, прочь от умершей матери, – вместе с Эрнестом Хемингуэем или без него.

      11. Антиб, Франция. Июнь 1926

      Вечер милосердно прогнал дневной зной. Последние лучи солнца пробиваются из-за деревьев и гаснут на терракотовой плитке у оконных ниш.

      – Помню его, – Эрнест кивает на голубое саржевое платье, в котором Хэдли была на вечеринке в Чикаго. Ткань чересчур туго обтягивает пополневшие бедра жены, но все же платье сидит неплохо. – Чуть не забыл, какое оно хорошенькое.

      Помня о выдвинутом Хэдли ультиматуме, оба друг к другу крайне предупредительны.

      – Я тогда впервые показалась на людях с открытыми коленками. А волосы я тогда носила длинные, помнишь?

      Он поправляет манжеты, стоя перед окном.

      – Помню.

      – Я так злилась, когда остригла их в Нью-Йорке. Стала похожа на мальчишку.