Оксюморон. Олег Викторов

к примеру, я хотела поставить тебе «трояк». Едва удержалась. Сухо, заштамповано, как из-под палки. Словно вымучивал каждое предложение. Читаешь и думаешь: да когда-же эта тягомотина закончится?!

      Вот тебе раз! Фанфары и хоры разом стихли, а Валентина Михайловна продолжала как ни в чем не бывало:

      – Ничуть не сомневаюсь, что про Эдмона Дантеса ты писал сам. Как и всё предыдущее. А если сравнить? Два совершенно разных человека писали! Только, почему-то, одним почерком.

      – Но ведь у меня и «пятерки» случались, – решил он вставить слово в свое оправдание. Совершенно не хотелось сегодня выслушивать критику в свой адрес! Не для того остался. – Иногда…

      – То-то, что «иногда», – тонкие губы на секундочку замерли в доброй полуулыбке. – Бывало, не спорю. Только я сейчас не об этом. У меня сложилось ощущение, что вся русская классика проходит мимо тебя. Как же так?! Салтыков-Щедрин, Фонвизин, Грибоедов, Пушкин, Гоголь, наконец, тебя совершенно ничем не цепляют? Совсем тебе не нравятся?

      На последних фразах в Валентине Михайловне пробудились эмоции. Она сидела как прилежный ученик, сложив руки на столе перед собой, и в душевном порыве наклонилась вперед, словно так ее слушатель мог лучше впитать смысл сказанного. Ее обширнейшие груди полностью накрыли сложенные руки и холмами вздыбились в донельзя целомудренном вырезе – такую пышность ничто не могло удержать – и мгновенно приковали к себе его взгляд. Он вперился в узкою ложбинку, на правой стороне которой пряталась крохотная, не больше кунжутного семени, тёмно-коричневая родинка в форме дождинки. Валентина Михайловна годилась ему в матери. Да и то, если бы она произвела его на свет на излете детородного возраста. Красавицей не слыла, наверное, и в пору девичьего цветения. Фигура – параллелепипед. Но выдающаяся грудь… Стоило ничтожной части ее в обнаженном виде предстать его взору, недавно отравленному «весёлыми» картинками, уведенными в кладовке друга, как воображение мгновенно дорисовало все остальное. Черты широкого добродушного лица учительницы расплылись, как на неудачной фотографии, класс исчез вовсе, и он видел перед собой лишь призывно покачивающиеся непомерно большие дыни, оканчивающиеся крупными коричневыми кнопками. Мозг мгновенно расплавился и сплыл ближе к паху.

      Валентина Михайловна кашлянула в кулачок, поспешно откинулась на спинку стула, оставив руки на столе.

      – Ну, чего молчишь? – голос перестал быть бархатным. – Я же спросила: тебе не нравятся классики?

      Дыни неторопливо колыхнулись на прощанье и растаяли.

      – Мне… Мне… – мозг не сразу вернулся на положенное место. – Не интересно, Валентина Михайловна…

      – Не интересно?! – очки сейчас съехали на середину носа, и она не спешила прибегнуть к своему излюбленному жесту. – Я не понимаю… Как такое возможно? Ярчайшие образы, гениально выписанные персонажи и отношения между ними тебя не интересуют?

      Он вдруг набрался смелости и решил раскрыть карты.

      – Нет! Скучно там все как-то. Не завлекает.

      Валентина