С чистого холста. Кристин Уэбб

по комнате плывет сверхъестественное голубоватое свечение.

      – Я пойду, – бормочу я себе под нос. – Мне надо кое-что сделать. Скоро вернусь.

      Все приклеились к экрану и даже не замечают, что я ухожу. А может быть, замечают. Я не уверена.

      Я закрываю дверь в спальню и бегу к шкафу. Запираюсь изнутри и сажусь на гору своей обуви, поджав колени к груди. Я закрываю глаза, изо всех сил прижимаюсь ими к коленям. Я такая маленькая, меньше быть просто невозможно.

      – У меня все хорошо, – шепчу я. – Хорошо, хорошо, хорошо. – Может быть, если я повторю это много-много раз, это станет правдой? – Успокойтесь, – продолжаю шептать я. – Все в порядке. Эй, успокойтесь! Все хорошо! – С кем я разговариваю? С моими ботинками? С одеждой? С мыслями, которые скачут в моей голове, как шары в лототроне?

      Может, у меня тут ботинки бесятся? Я выглядываю из-за коленок и проверяю, все ли в порядке. Все хорошо, хорошо, хорошо. Доктор Вандерфлит говорила, что, когда я начинаю повторять слова или делать какие-то иррациональные вещи, нужно принять дополнительную таблетку. Иногда биполярное аффективное расстройство подается с гарниром из тревоги, бреда и/или паники. Мой мозг умудрился заказать полную тарелку всего. Можно ли назвать разговор с обувью иррациональным? Нет, со мной все хорошо. Я же не думаю, что ботинки меня слушают. Все хорошо.

      Тело волна за волной накрывает жар, по спине течет пот. Я прячу голову в темноте между коленями. Сама справлюсь. Все хорошо. Не нужны мне дополнительные лекарства, это все чушь. Ни один из моих друзей не принимает никаких препаратов. Бренту не нужны препараты. Я сама со всем справлюсь. Нужно выложиться на все сто, как говорят в конце соревнований по бегу. Выложись по полной, Натали. Все хорошо.

      Иногда меня успокаивает процесс рисования. Хорошая идея – порисовать. Ладно, порисую.

      Где у меня здесь включается свет? Вот. Голубая коробка из-под обуви, в которой я храню краски, лежит в обычном месте. За моей спиной полки с одеждой, а колени почти касаются закрытой двери.

      Я приоткрываю дверь, чтобы запах быстрее улетучивался. Руки дрожат, когда я открываю первый тюбик. Светящийся фиолетовый оттенок. Я люблю светящиеся краски. Причем всех цветов. В шкафу я пользуюсь только такими. Где крышка от коробки? А, вот она. Ой, кажется, многовато выдавила. Ничего, все пойдет в ход. Нарисую что-нибудь большое. Я направляю кисточку на внутреннюю поверхность двери.

      «ВСЕ ХОРОШО», – пишу я печатными буквами. Чуть ниже еще раз: «Все хорошо». На боковой стене шкафа снова, но уже голубой краской: «Все хорошо». Я не мою кисточку, переходя от одного цвета к другому. В шкафу я никогда не мою кисточку. У меня в комнате есть специально отведенное место, где я рисую «по-настоящему», но для таких моментов, как сейчас, у меня есть шкаф. Мир слишком велик. Нужно сделать его меньше. Шкаф – то место, где мир сжимается до меня и моих красок.

      Дышу я все еще очень часто. Почему никак не получается твердо держать руку? Буквы скачут, и почерк совсем не похож на мой. Об еще не высохшую краску пачкается одежда, но мне все равно.