В стране воспоминаний. Рассказы и фельетоны. 1917–1919. Надежда Тэффи

преступников.

      Каждый, кто желает поменьше работать и побольше жрать, смело называет себя ленинцем.

      – Жраньё явное и равное.

      Любая лошадь подпишется под таким лозунгом и пойдёт за хозяином, провозгласившим его.

      А Ленин, рассказывая о заседании, на котором были он, Зиновьев, Каменев и пять лошадей, будет говорить:

      – Было нас восьмеро.

      Как выйдут они из этого тупика?

      Неужели Ленин опять поднимет воротник, спрячет нос и поедет в Швейцарию?

      А ведь выходить как-нибудь нужно. Потому что те сознательные работники, которые до сих пор шли за ним, увидя себя в лошадиной компании, вряд ли пожелают остаться в ней.

      Сколько веков издевается человечество над неудачной выходкой Калигулы, посадившего лошадь в сенат.

      А ведь одна лошадь, да ещё в сенате, гораздо меньше компрометирует дело, чем целый табун как опора великого дела социализма!

      Дождались

      Это был первый период нашей революции.

      Период праздничный.

      Развевающиеся над городом красные флаги были ярки, свежи и новы.

      Расклеенные по стенам плакаты, призывающие к объединению, к образованию профессиональных и политических союзов, были тоже и новы, и свежи, и ярки.

      И среди них – маленькое воззвание, скромное на вид и удивительное по содержанию:

      «Осудари новгородские! – гласило оно, – пора нам объединиться под нашим вечевым колоколом. Довольно Москва держала нас в своих цепких лапах и пила нашу кровь. Господин наш Великий Новгород…» и т. д.

      Заканчивалось воззвание приглашением на заседание и подписью какого-то мирового судьи, осударя новгородского.

      Мне это воззвание очень понравилось. В первую минуту показалось даже, что я сплю и снится мне, что я живу много столетий назад.

      Но листок был такой аккуратненький, так чисто отпечатан и пах свежей типографской краской, что я очнулась. Это был не сон, а анекдот.

      Хотела взять листок на память, но неудобно было срывать его. «Осудари» могли счесть меня за приспешницу Ивана Калиты и прочих собирателей государства Московского.

      Все, кому я об этом призыве рассказывала, приходили в хорошее настроение, и я водила их на угол Садовой и Невского почитать и удостовериться лично.

      Листок вдохновлял.

      Проектировались новые воззвания. Кто-то предлагал требовать от имени израильтян свержения ига филистимлян.

      Но вдохновляющий нас листок скоро оказался заклеенным другим, менее экзальтированным воззванием:

      «Товарищи громилы и домушники! Пора объединиться…» и т. д.

      «Товарищи уголовные! Выберем представителей, чтобы правильно поставить уголовное дело в России…» и т. д.

      И вот в этот-то праздничный и сказочный период в сказочном запломбированном вагоне прибыл в Россию Ленин, так называемый «тёща русской революции».

      – Отчего его не арестуют? – спрашивали друг друга бестолковые граждане.

      – Помилуйте! За что же? – отвечали толковые. – Наши министры предоставляют свободу