В стране воспоминаний. Рассказы и фельетоны. 1917–1919. Надежда Тэффи

их по поводу состоявшегося провала и ареста меньшевистской группы была чиста и искренна.

      – Ничего, пусть посидят в тюрьме, книжки почитают, поучатся.

      О Гапоне узнали только 9-го января, когда расстреливали рабочих у Зимнего дворца.

      – Гапон? Кто такой Гапон? Почему рабочие пошли за ним? Энгельс сказал, что вооружённая борьба на улицах современного города невозможна.

      Однако решили послать кое-каких агитаторов.

      – Хвостизм!

      Послали двух мальчиков, а сами принялись за дело: ругать меньшевиков.

      Настали красные дни первой русской революции. Перекинулось кровавое пламя по городам и сёлам, загудели набаты, загрохотали ружья.

      По принципам хвостизма стали выписывать Ленина.

      Волновалась молодёжь. Ожидала тревожно.

      – Сам Ленин! Сам приедет! Ах, дожить бы только! Ах, взглянуть бы только!

      – Приехал.

      Поднял воротник, спрятал нос, пришёл на собрание.

      Вот он какой!

      Рост средний, цвет серый, весь обыкновенный. Только лоб нехороший: очень выпуклый, упрямый, тяжёлый, не вдохновенный, не ищущий, не творческий – «набитый» лоб.

      Стали ждать, что скажет. Ну, и сказал.

      Сказал:

      – Энгельс говорит, что вооружённая борьба на улицах современного города невозможна.

      Сказал. Сказал в то время, когда по всей России нёсся огненный смерч революции!

      Ничего не чувствовал, ничего не предчувствовал. Знал только то, чем был набит, – историю социализма.

      Так и пошло.

      Искренний и честный проповедник великой религии социализма. Но – увы! – на этого апостола не сошёл огненный язык Духа Святого, нет у него вдохновения, нет взлёта, и нет огня.

      Набит туго весь, как кожаный мяч для футбола, скрипит и трещит по швам, но взлететь может только от удара ногой.

      Этим отсутствием чуткости можно объяснить благоденствие и мирное житие провокаторов рука об руку с честнейшими работниками – большевиками.

      Этим можно объяснить и бестактность «запломбированного вагона».

      Энгельс не мог предвидеть этой пломбы и не мог дать своей директивы.

      Что касается провокаторов, то ведь мало слышать их, потому что слова и дела их всегда соответствуют и даже превосходят самые яркие лозунги «обрабатываемой» ими партии, – надо чувствовать, как они говорят и делают. Для людей, лишённых этой чуткости, всегда будут происходить события, которых они никак не ожидали.

      Разве не дискредетировано теперь слово «большевик» навсегда и бесповоротно?

      Каждый карманник, вытянувший кошелёк у зазевавшегося прохожего, скажет, что он ленинец!

      Что ж тут? Ленин завладел чужим домом, карманник – чужим кошельком. Размеры захватов разные – лишь в этом и разница. Ну да ведь большому кораблю большое и плавание.

      Ленинцы: большевики, анархисты-коммунисты, громилы, зарегистрированные взломщики – что за сумбур! Что за сатанинский винегрет!

      Какая огромная работа – снова поднять и очистить