Валёр. Иван Июль

поднял девушку на руки и, прижав к себе этот ценнейший груз, пошёл по болотной тропинке назад, к бережку Беглой.

      Он нёс девушку и в его встревоженную душу, почему-то, входили давно забытые стихи. Он, в память о Галинке, создал их ещё в далёкой своей Затворке.

      И ты во мне, и я в тебе!

      И мир вокруг живой без мглы!

      И мы в любви, что яркий свет,

      Не зазыванием в углы.

      И камышовые места –

      Для веской ёмкой тишины!

      Где наша жизнь в любви чиста –

      Не тянет к холоду зимы…

      «Не тянет к холоду зимы, не тянет…. И ноша не тянет своя…», – путано думалось Макарию, и ноги, шагая по жёсткой осоке, тяжело топтали болотный и безучастный мир.

      Небо, неожиданно нахмурилось и затянуло себя волокном серости, подстёгивая к рвению, было затихший ветер. Задуло в камышах, чем-то, густо-тревожным до неизвестности и зашлёпало мглистым дождиком из безразличности туч.

      Ноги вязли в густой болотной жиже, издававшей тяжёлый запах устоявшиёся тины. Ветер подул сильнее! Зарядил крупными каплями по Макарию, захлестал по тростнику камыша, раздавая дробный частый звук обычному тускнеющему дню.

      Агриппина, вдруг очнувшись, сквозь силу спросила:

      – Макарий, родной мой! Что так мокро стало мне…? И медальона на груди, почему-то нет…. Ты не видел, куда он делся? Я что-то не ощущаю его… на груди! Слышишь, родной? В нём единственная фотография мамы моей…. Найди его, прошу, мой хороший…, найди…,– шептала Агриппина Макарию.

      – Ты помолчи пока, не тревожься о нём. Береги свои силы! Медальон я обязательно поищу, но прежде, необходимо добраться до Беглой.

      Но Агриппина затихающим голосом продолжала:

      – Хорошо, я помолчу, но, может быть, я сама пойду? Я ведь сильная и смогу идти!..

      – Нет! Нельзя тебе двигаться, нельзя! Этот негодяй тебе выстрелил в грудь, так что, нужен срочно врач! Успокойся и терпи, сколько сможешь! Мы скоро дойдём к бережку Беглой, дойдём…. А там свои, они помогут, и всё будет хорошо!

      – Ой! И ты меня несёшь? Как самую родную и самую-самую дорогую? Да, Макарий, мой хороший? Ой, Макарий, Макарий….

      Дождь пошёл хлёсткий, беззастенчивый до густоты и шуршания камыша. Идти становилось всё трудней и трудней по вязкой болотистой тропинке.

      Впереди, среди зарослей на изгибе, что-то захлюпало и затопало бегом. Мелькнул тёмный силуэт, какого-то животного, пробирающего по этому мирку, будто неся затерянную тревогу в этот, и так, неуравновешенный мир.

      – Берли! – с огромнейшим удивлением и радостью воскликнул Макарий.

      – Ты, как оказался здесь? Откуда ты мог, вот так вот, явится? Каким-таким образом… ты нас нашёл…? – почти в слезах спросил Макарий.

      Пёс, оббежал вокруг Макария, который держал на руках Агриппину, и ринулся по тропинке дальше.

      – Берли! Ты это куда? Назад, назад и ко мне, и срочно! Домой, домой и только так, только так…, и не иначе! Ты что, оставил без присмотра коня цыганского, да трактор-самотяжку? Зачем ты это сделал, Берли, Берли….

      Пёс нехотя