Третья половина. Андрей Силенгинский

свои затраты на Зентору вы успели окупить с хорошими процентами, не так ли, мистер Фогер? – жирный смешок.

      – Я бизнесмен и никогда не претворялся благотворительной организацией. Разумеется, я инвестирую средства с целью получения прибыли.

      – И все-таки?

      – Если вам так уж необходимо это услышать от меня, да, за свою блестящую карьеру Роберт Зентора принес немалые дивиденды тем, кто верил в него с самого начала, в том числе и мне. Но сегодня очень грустный день, и стоит ли все время говорить о деньгах? – укоризненный взгляд вышел на загляденье.

      – Вы правы, Макс, тем более, теперь уже никто не сможет заработать ни цента на Зенторе и Хилле.

      Фогер выдержал паузу. Хотя, в сущности, никто не задавал ему никакого вопроса, вдруг неожиданно повисла тишина – чувствовалось, что сейчас что-то будет сказано. Что-то очень важное.

      – Вот вы все считаете меня бездушным денежным мешком, – Фогер говорил тихо, чуть склонив голову и глядя на носки своих туфель. – Знаете, наверное вы правы. Меня в самом деле прежде всего интересует выгода. Почти всегда. Но сейчас я сделал все для того, чтобы обеспечить двум замечательным спортсменам, отдавших себя целиком найтмарингу, надлежащий уход до конца их дней. Или до полного выздоровления – доктора полагают, что шанс на это есть. Мизерный, но все-таки есть. Давайте молиться, чтобы чудо все же произошло.

      – Зентора и Хилл будут помещены в санаторий во Флориде? – никто не понимал, куда клонит Фогер, излагая всем известные вещи. И вопрос был почти риторический – другого санатория для бывших найтмареров пока не существовало.

      – Разумеется. Но они будут не только в одном санатории. Доктор Велберг, один из ведущих специалистов в лечении подобного рода заболеваний, высказал мнение, что оптимальным решением в сложившейся ситуации будет помещение Зенторы и Хилла в одну палату…

      – Зентора и Хилл в одной палате?! – этот вопрос выдохнуло сразу несколько репортеров. Остальные стояли, раскрыв рот.

      – Да. Я не мог не прислушаться…

      Последние слова Максимилиана Фогера потонули в жутком гвалте и топоте ног. Десятки человек расталкивали друг друга и неслись к своим машинам, доставая на ходу телефоны. Через минуту на месте недавнего скопления народа в полной тишине стояли двое. Филип Горинштейн улыбался. На этот раз сложно было сказать, что выражала его улыбка.

      – Ты все сделал здорово, Макс.

      – Грех не воспользоваться такой идеей. Спасибо, Пи-Джи!

      ВЧЕРА И ПОСЛЕЗАВТРА

      Апокалипсис… А-по-ка-лип-сис.

      До чего крепко увязло слово в голове – битый час выкинуть не могу. Как маленькая липкая бумажка, приклеившаяся к пальцам – тряси рукой, не тряси, никак не избавишься.

      Апокалипсис.

      Самое странное – в душе нет ни боли, ни злости. Пустота. Даже страха, можно сказать, нет. Изредка налетит внезапным порывом леденящий ужас, сожмет костлявой рукой сердце – и тут же отпустит. Все. Снова пустота.