Под прикрытием Пенелопы. Игорь Агафонов

пока спрячь. Она сластёна… – оба они тут рассмеялись, потому как сообразили, что говорят непосредственно рядом с девчонкой-кассиром, с усмешкой и любопытством взиравшей на них, откинув кудрявую головку и хлопая большущими ресницами, и, видимо, уразумевшей, что вовсе не её хотят они обвести вокруг пальца, но всё же, всё же… забавно.

      Уже на подходе к писательскому клубу Волоху вызвал на связь мобильник.

      – Да-да, минут через двадцать буду, – сказал он и, глянув на Миронова, пояснил в некоторой оторопи: – Моя Натали уже в метро. – И задумчиво повторил: – Уже в метро моя Натали.

      Так что вскоре ему пришлось уйти, но всё же втроём они успели зачем-то обсудить его прежнюю жену, которая требовала, чтобы он отписал свою долю квартиры на детей, и Миронов, подхватив тему, зачем-то высказал своё мнение:

      – Дело не в том, кто плох или хорош… Вот я тоже прожил более двадцати лет со своей ненаглядной… и чего? Вдруг оказалось, что мы совершенно разные люди. Интересы наши совсем не совпадают. И удерживало нас последние годы только – что? Сын, быт, привычка… А что ещё может быть хуже, чем жить по привычке? И тебе, Волоха, вряд ли нужно сводить отношения к злобе… сыновья тянутся к тебе, ты – к ним.

      – А я разве свожу, – огрызнулся Волоха, – тем более, к злобе? Чего ты лепишь!

      – Да, – сказала Алевтина миротворчески. – Что может быть хуже – жить по привычке? Наверное, ничего. Тут я всецело на стороне Анны Карениной. Жить по любви…

      – Мне надо выпить. – Волоха выпил, не дожидаясь остальных, облизал под усами красные губы. – Всё! Я подвигал! Ну вас в баню! Зануды!

      Уронив стул, он быстро вышел из буфета, бросив, впрочем, загадочную фразу на прощанье:

      – Пьяный проспится, дурак никогда!

      Впрочем, на это его замечание никто не обратил внимания.

      Оставшись с глазу на глаз, Алевтина с Мироновым продолжили непринуждённое общение – их круг интересов оказался как раз общим. Миронов взял ещё яблочного соку, бутербродов, кофе. У стойки буфета к нему пытался привязаться завсегдатай подвала, сухощавый поэт с пропитым лицом, но Ейей небрежно от него отмахнулся или, точнее, – не удостоил внимания, не удосужился огрызнуться даже. Затем этот завсегдатай подходил к их столику, жадно поглядывая на бутылку у ножки стола, но и тут его намёку внять не захотели и не приветили, Алевтина даже выразила ему своё неудовольствие, сказав, что он мешает им разговаривать, и это пробудило в Миронове ещё большую к ней заинтересованность и симпатию. Он чувствовал, что давно не испытывал столь сильного влечения к женщине. И женщина эта, кажется, тоже испытывала к нему больше, чем приязнь к любопытному собеседнику.

      «Странно только, – заметил себе Миронов, – что зовут её Алевтина… как в моей повестушке».

      Затем, когда стали выдворять из буфета, они обнаружили, до чего быстро и незаметно пролетело время. Собрав остатки закуски и водку в сумку, они отправились по Тверскому